Лошадь в городе

Пелегри Жан

VI

— Вы подтверждаете прежние показания?

Я не переставал думать обо всем этом. Но вот как-то, когда я вышел вечером из метро, мне показалось, что дверь передо мной, наконец, открылась. Наверху, возле лестницы, я увидел во тьме человека — похоже было, что он со своим чемоданом только сейчас приехал. Не разобравшись, с кем имеет дело, он спросил меня, как пройти на такую-то улицу. Я знал. Я показал пальцем и сказал: «Третья налево, вон там». И минуту спустя увидел, как они — человек и чемодан — стали удаляться под освещенными деревьями, исчезли. И тогда я подумал, мосье, что уходит тот, кем

я был, уходит навсегда. А я, точно меня подменили, остановился около женщины, продававшей газеты.

— Вы показали раньше, что примерно в это время нашли комнату. Отдельную комнату в гостинице, в Курбвуа.

Под маленьким зеленым тентом, возле лампы, сидела женщина, уже старая, в платке. Протягивая газету, она всякий раз словно предсказывала покупателю судьбу. Словно на картах гадала. И я тоже купил газету, будто она непременно должна была принести мне счастье, купил как талисман, как волшебный пропуск. Женщина, точно подавая мне условный знак, сложила газету вдвое. Я поблагодарил и, отойдя в сторону, стал разглядывать при свете фонаря заголовки, картинку на первой полосе. На ней мужчина, которого вели в тюрьму, прикрывал лицо руками. Я, точно владея теперь пропуском, паролем, смело вошел в первое попавшееся кафе. Благодаря этой газете, мосье, никто даже не обратил на меня внимания. И тогда, мосье, мне вдруг показалось, что я горожанин. Как все, как другие. И я заказал себе вина.

— Отдельная комната в ближнем пригороде. Вы сами видите, что в конце концов все устраивается.

Точно так же я поступал и в последующие дни. После работы я покупал газету и заходил в кафе. И с каждым разом чувствовал себя все более уютно. Снаружи, за стеклами, бесшумно скользили огоньки машин. Поодаль, на столбе, зажигался поочередно красный, желтый, зеленый свет. В углу зала, под стенными часами, за маленьким прилавком принимали ставки на лошадей, а я, сидя среди других людей, в дыму, потягивал под гул разговоров из своего стакана. Мне было хорошо, покойно.

Иногда, в послеобеденные часы, даже играла музыка, мосье, не здешняя, такая, как у нас. Я слушал ее, сидя за занавесками и вглядываясь в улицу. Потому что здесь эта музыка была как-то не к месту, казалась странной. Она не вязалась с тем, что я видел за окном: серые дома, лишенные солнца, пешеходы в пальто, с зонтиками, и все куда-то спешат, все стараются перебежать улицу между радиаторами, крыльями, бамперами.

— На что вы надеялись?

Я ждал. Сам не знаю чего. А может, кого. Из-за этой музыки я ждал — вдруг с городом что-то произойдет, вдруг он изменится, станет другого цвета, откроется небо, выйдет солнце; и тут, за занавеской кафе, я снова принимался подсчитывать — столько-то на одно, столько-то на другое, на подарок домашним, на костюм, на ботинки.

— Я вас не понимаю. Раз у вас была эта комната, почему вы не вызвали родных, свою семью? То, что вы получали, как мне кажется, позволяло вам содержать их.

Я ждал и, наконец, дождался дня, когда хозяин кафе нашел мне через одного товарища комнату. Комнату с окном, со шкафом, с водопроводом. И стоила она немногим дороже, чем койка в общежитии. Но только жить в ней я должен был один, без семьи. Я тогда поверил, мосье, что на тот раз все действительно начинает устраиваться. Я тут же пошел в барак за чемоданом и перенес его в эту комнату. Купил газету, еду. Повесил свои вещи в шкаф, вынул мыло. И все это время какая-то женщина пела на пластинке. За стеной. Как поют

женщины в наших краях. Тоскливо.

— Речь идет о гостинице «Помпея» в Курбвуа, не так ли?

В магазине напротив был включен телевизор. Люди точно гнались друг за другом, на экране все быстро мелькало. А я пытался привыкнуть к полочке, к шкафу, к умывальнику. У меня есть комната, говорил я себе, у меня есть комната. Потом, присев на кровать, я, кажется, поел — хлеба, мяса. У меня был нож. За стеной крутили все ту же пластинку. На следующий день я вернулся на завод и начал играть на бегах. Вместе с Альбером.

VII

Голос этой женщины, мосье, я слышал часто. Так часто, что мне стало мерещиться, будто она обращается ко мне, в чем-то упрекает. Она напоминала мне о жене и сыне, которые глядели на меня из кухни, и всякий раз, когда она пела, наша гостиница тоже казалась мне одинокой, затерянной в ночи, будто корабль, плот. И в каждой комнате люди видели сны, что-то вспоминали, возвращались в прошлое. А где-то под землей каждые пять минут шумело метро, далекое, как горная река. Странный шум, мосье, во тьме он наводит на мысль о непрочности города — не растворится ли он в дожде, не обвалится ли. Как горный склон.

— Месяц спустя вы тем не менее поругались с соседом. Если не считать этой ссоры, управляющий отзывается о вас положительно.

Он снова завел эту пластинку, ужасно громко. Несколько раз подряд. Так громко, что мне почудилось, будто меня и впрямь кто-то окликает, совсем рядом. Жена, сын. А я больше не хотел их слышать. Я зашел к нему в комнату и отругал — и его и жену. Я этого человека чуть не избил. Может, просто потому, что у соседей было право жить вместе.

— Он заявил, что сожалеет о вашем отъезде, что вы были опрятны, общительны, приветливы…

Он меня понял, и все уладилось. Он стал реже ставить эту пластинку, только по субботам, во второй половине дня, когда видел, что я беру пальто и выхожу из гостиницы, пересекаю улицу. Я останавливался напротив, около магазина телевизоров. Вместе с другими, которые делали то же самое, я подолгу смотрел на экран, стоя перед широкой витриной. Точно по ту сторону стекла шла настоящая жизнь. Путешествия, моря, корабль с большим парусом, снег на горах, футбольный матч. А на трибунах — люди, которые, казалось, кричали. Как мы. Часто показывали лошадей, которые бежали в тумане, запряженные в маленькие колясочки, и одна, выдыхая пар, шла размашистой рысью впереди, быстрей всех. И здесь, перед окном, мосье, тоже хотелось кричать, сам не знаю почему, чтобы она оказалась сильней других. Чтобы пришла первой. Как настоящая королева.

— Вы никуда не ходили с товарищами, с друзьями? Но ведь в таком большом городе, как Париж, нет недостатка в развлечениях! Не гуляли хотя бы просто по улицам? Это ведь ничего не стоит.

Другой раз, мосье, за стеклом были люди, похожие на нас в будни, их были тысячи. Они выходили отовсюду — из магазинов, тоннелей, спускались по лестницам, а мы, стоя перед витриной, смотрели, как они движутся, снуют, толкая друг друга, стадом выходят из вокзала, из провала метро, шагают по улице, по тротуарам, переходят по команде на другую сторону среди огней, среди машин. Когда я глядел на них, мосье, мне казалось, что все они знают дорогу, но не цель, не причину. Они походили скорее на муравьев, которыми кто-то повелевает извне или изнутри. Но кто, мосье?