Лоскутное одеяло
Шрифт:
Всё, как на духу, рассказал Еремей, во всём признался. И что делать ничего не умеет, и что неохота ничего делать-то, поведал.
– Вот значит как! – сдвинула сурово тёмные брови Глафира. – Лодырь ты, выходит, и никудышный человек! Мне такие ни к чему, у нас в лесу все при деле. В жабу, что ли, тебя превратить? Будешь комаров изводить, аль цапле на обед сгодишься. Всё польза!
– Не надо, тётенька! – слёзно взмолился Еремей. – Не надо в жабу!
– Так на что ты ещё годишься? – всё ещё сердито спросила ведьма. – Ни толку
– Я исправлюся! – бухнулся Еремей на колени. – Честное слово!
– Ты клятвами-то не разбрасывайся! Слово дать легко, да сдержать непросто. Ладно уж, попробую поверить. Поживёшь у меня пока, делать будешь всё, что велю. – Тут голос Глафиры зазвучал совсем зловеще: – А как услышу «неохота», вмиг превращу, нет, не в жабу. В кабана. Понял? В ка-ба-на!.. Видно ты, как и он, только жрать да спать горазд.
Уж как Ерёма обрадовался! Клялся и божился, что всё сделает, на всё согласен. Шёл за ведьмой по извилистой тропке и бормотал, не переставая:
– Спасибо, тётенька! Спасибо, милая!
Долго ли, коротко ли шли, да до места добрались. Глафира шагала легко, словно по воздуху плыла, а у Ерёмы ноги заплетались, но брёл, не отставал.
Дом у ведьмы оказался вовсе не избушкой на курьих ножках. Изба огромная, крыльцо высокое. Рядом сарайка, в загончике курочки гуляют, корова, слышно, мычит. За домом сад виднеется, огород. Опечалился Еремей, видя такое хозяйство, поболе, чем дома у них было. А ведь он работать обещался! Сбежать, может?
Ведьма вмиг такие мысли услышала, в калитку парня втолкнула и на замок за ними ворота замкнула.
– Подрядился? Так давай, исполняй. Сейчас напою, накормлю, спать уложу. А с утреца и возьмешься за дело. Да слова мои помни!
Увидавши на столе кашу с молоком, пироги да блинчики, про всё позабыл Ерёма. Подъел со стола все чисто-начисто, потянулся богатырски, зевнул широко.
– Здоров ты лопать! – хмыкнула Глафира. – Поглядим, каков работник будешь. А теперь можно и на боковую. Пойдём, я тебе там, в каморке, постелила.
Еремей к пуховым перинам да пышным подушкам привык, но и соломенному тюфяку и лоскутному одеяльцу обрадовался. Как на подушку голову опустил, так и в сон провалился.
Кажется, вроде только прилёг, едва заснул, а уж Глафира его трясёт, подымает:
– Вставай, лежебок! Утро наступило, дела дожидают. Умывайся, завтракай – и вперёд!
И пошло-поехало! Навоз из сараев убрал Еремей, воды во все бочки натаскал, двор подмёл. Умаялся, хотел в холодочке прилечь, а хозяйка тут как тут:
– Солнышко высоко, работай, лежебока!
Вот ведьма! И с обеда дел нашла, никакого покоя. Уж с ног работник валится, а она знай своё:
– За дело!
День простоял Еремей, другой выстоял, а на третий беда и случилась. Заснул бедолага с устатку под смородинным кустом, где ягоду собирал, тут Глафира его и подловила. Подскочила с криком:
– Дрыхнешь, лодырь?
А Ерёма-то спросонья ей в ответ:
– Неохота!
Разозлилась ведьма вмиг не на шутку, ничего слушать не стала, да и выполнила обещанное. Пошептала чего-то, повертелась, топнула, хлопнула, свистнула – и обернула-таки парня в кабана!
– Вот так, свин!.. – воскликнула Глафира довольно. – Да за тебя кучу денег выручить можно. Ещё подкормлю до осени – и на базар. Озолочусь!
Хочет Еремей слово вымолвить, а не может. Только хрюк получается. А понимать-то всё понимает. Эх, да лучше б он сразу в лесу помер!
И стал жить Ерёма в хлеву. Подстилку ему мягкую стелют, до отвала кормят, и работать никто не заставляет. Не о такой ли жизни он всегда мечтал? Да разве это жизнь?! Ох, Ерёмушка, несчастная головушка, и зачем ты только на свет уродился. А ведь осень-то не за горами, страшно даже и подумать, что его ждёт. Зарежут кабанчика, а он и пожить не успел, и любить не любил.
А дни так и бежали за днями, не знал Ерёма, сколько ему осталось, но чуял – недолго. Глафира своего не упустит. А пока ел да спал Еремей, спал да ел. Да и куда ему было деваться? Замок копытцами не открыть, забор высоченный не перепрыгнуть. А и уйдёт, в таком обличье одна дорога – на зуб кому-нибудь. Ой, тоска зелёная! И не удавишься от такой тоски: как копытами петлю вязать? То-то и оно, что никак.
Тосковал в хлеву Ерёма, а к Глафире гостья припожаловала. Слышит как-то, ведьма с кем-то разговаривает, и смеётся вроде радостно. Испугался он за свою шкуру, неужто его час пришёл, по его душу кто-то прибыл. До того гостей у Глафиры не водилось. Приходили за делом, да дальше ворот ведьма никого не пускала. Встретит – проводит у калитки, а во двор всем дорога заказана.
А тут прямо соловьём разливается, привечает кого-то радостно. Высунул Еремей рыло в щёлку, уж больно поглядеть на гостью охота! Увидал – и сердце в груди под слоем сала затрепыхалось. Прибыла к Глафире девушка молоденькая. Собой невеличка, ясноглазая, шустренькая, как капелька живая. Не сдержался Еремей, вздохнул жалостливо-горестно. Эх, судьба-злодейка! Такую бы любушку человеком повстречать, а со свиным рылом куда сунешься!
А девчушка-то стон-хрюк услыхала, в сарайку заглянула, ладошками всплеснула:
– Вот так боров у тебя, тётушка! Целый слон!
– Ну, слон не слон, а кабан и вправду справный, Машенька. Целое богатство тут на соломе лежит.
Машенька Ерёму за ухом почесала, по морде провела. И знать не знает девица, что добра молодца оглаживает. А у молодца аж слёзы из глаз, и сердце всё чаще бьется. Заподозрила Маша неладное, обернулась к тётке:
– Что-то странный какой-то у тебя кабан. Опять балуешься?
– Балуюсь! – весело призналась ведьма. – Да пойдём, наконец, в избу, племянница дорогая. Там за чаем с пирогами всё тебе и обскажу.