Лоуни
Шрифт:
Его книжка стояла на полке вместе с другими, старыми, в мягких обложках, которые я годами все никак не соберусь отдать на нужды благотворительности. Я взял ее, провел пальцем по выпуклым буквам названия, потом заглянул на четвертую страницу. Хэнни и Кэролайн в одинаковых белых рубашках и два мальчугана, Майкл и Питер, веснушчатые, с широкими улыбками. Родители обнимают их — счастливая семья пастора Эндрю Смита.
Книжка вышла почти десять лет назад, и мальчики уже выросли. Майкл учился в выпускном классе колледжа «Кардинал Хьюм», а Питер проходил последний год обучения в «Корпус Кристи». Но Хэнни и Кэролайн совсем не изменились с тех пор — молодые, уравновешенные, все так же любят друг друга.
Я направился к полке, чтобы поставить книгу
Успех книги «Моя вторая жизнь с Господом» оказался неожиданным для всех, и прежде всего для самого Хэнни. Она стала одной из тех книг, что — как там они выразились в газете? — захватывают воображение и отражают дух времени. Наверно, было в ней что-то такое, что людям нравилось, как-то так… Она обреталась в первой двадцатке бестселлеров много месяцев и принесла издательству приличный доход.
Все слышали о пасторе Смите, даже если не читали его книги. Теперь же благодаря новостям из Стылого Кургана о нем, похоже, снова услышат, если только я сам не возьмусь за это дело и не ударю, так сказать, первый.
Глава 2
Возможно, это странное пустое место между Вайр и Лун и называлось как-то по-другому, но я никогда об этом не слышал Местные называли его Лоуни — Глушь. Хэнни и я ездили туда каждый год на Пасху с Матерью, Родителем, мистером и миссис Белдербосс и отцом Уилфридом, приходским священником. Мы проводили там неделю покаяния и молитвы — исповедовались и посещали обитель Святой Анны в чаяниях обрести Господа в эту пору начала весны, хотя вряд ли можно было назвать весной с ее бурлящей безудержностью то промозглое состояние природы, порожденное уходящей зимой.
Плоская, лишенная выразительности местность Лоуни, эта безлюдная полоска английского побережья, таила в себе опасность. Приливы и отливы, чередующиеся с завидной периодичностью, превращали Стылый Курган — пустынный мыс, выдающийся на милю в море, — в остров. Прилив нарастал с невероятной скоростью, и каждый год там тонуло немало людей. Злополучные рыбацкие лодки сбивало с курса и выбрасывало на мель. Падкие до легкой наживы собиратели ракушек, не понимая, с чем имеют дело, в отлив загоняли свои грузовички на песок, а недели спустя их трупы с позеленевшими лицами и лопнувшей кожей выбрасывало волной на берег.
Трагические случаи иногда становились темой новостей, но ненасытность Лоуни была настолько очевидной и неизбежной, что чаще эти преданные забвению души так и уходили, чтобы соединиться с бесчисленным множеством других, что веками гибли здесь в попытках покорить это место. Тут и там можно было отыскать свидетельства старых промыслов: разрушенные штормами камни волнорезов, заброшенные причалы, покрытые водорослями и песком, целый ряд черных полусгнивших опор, постепенно исчезающих в тине, — когда-то здесь был переход к Стылому Кургану. Были здесь и другие, более загадочные сооружения — обломки построенных на скорую руку сараев, где потрошили макрель для продажи на далеких от моря рынках, сигнальные башни на ржавеющих растяжках, остов деревянного маяка на самом краю мыса, что когда-то указывал путь морякам.
Постичь Лоуни до конца было невозможно. Местность менялась всякий раз, когда волна набегала и отступала, и низкая вода обнаруживала скелеты тех, кто считал, что знает это место достаточно хорошо, чтобы спастись от коварных течений. Это были животные, иногда люди. Однажды на старом переезде был отрезан водой и утонул погонщик со своими овцами, и после их гибели Лоуни больше ста лет продолжал выбрасывать на берег их кости, все доказывая и доказывая свою силу людям.
Те, кто имел хоть какое-то представление о Лоуни, и близко
* * *
Билли был местный пьяница. Все его знали. Его нравственное падение было, наряду с погодой, встроено в местную мифологию, и для таких людей, как Мать и отец Уилфрид, он стал попросту своего рода подарком: яркий пример того, что может сделать с человеком пьянство. Билли был не человек, а наказание.
Легенда гласила, что раньше он был учителем музыки в средней школе для мальчиков, а может быть, директором школы для девочек в Шотландии, или где-то южнее, или в Халле, да Бог знает где. Каждый рассказывал историю этого бедолаги по-своему, но все сходились в одном: пьянство довело его до сумасшествия, а про его чудачества ходило бессчетное число баек. Он жил в пещере. Он кого-то убил молотком в Уайтхейвене. У него где-то есть дочь. Он верил, что если составит определенную комбинацию из камешков и ракушек, то станет невидимкой. Он нередко вваливался в «Колокол и якорь» в Литл-Хэгби, бренча собранной в карманы галькой, и пытался отпить из чужих стаканов, думая, что его никто не видит. Отсюда и помятый нос.
Не знаю, что из этого было правдой, да это и не важно. Стоило вам увидеть Билли Таппера, и вы готовы были поверить во что угодно.
Впервые мы встретились с ним на мощенной булыжником бетонной автобусной остановке на дороге, что вилась вдоль побережья от Моркама к Нот-Энд. Должно быть, году в 1973-м, когда мне было двенадцать, а Хэнни — шестнадцать. Родитель не сопровождал нас. Он уехал рано утром вместе с отцом Уилфридом и мистером и миссис Белдербосс за двадцать миль взглянуть на витраж в одной деревенской церкви, где, судя по всему, сохранилось великолепное окно в неоготическом стиле на сюжет «Иисус, усмиряющий воды». Так что Мать решила взять нас с Хэнни в Ланкастер, чтобы купить еды и сходить на выставку старинных Псалтырей, проходившую в библиотеке. Мать никогда не упускала возможности лишний раз вразумить нас по поводу истории нашей веры. Билли ехал туда же, что и мы, если судить по картонной табличке, висевшей у него на шее, одной из нескольких десятков, призванных информировать водителей автобусов о том, куда ему надо было попасть.
Билли ворочался во сне, и тогда нам открывались другие места, где он побывал или куда ему, возможно, предстояло отправиться: Кендал, Престон, Манчестер, Халл. В этом последнем проживала его сестра, согласно записи на квадратике ярко-красного картона, нанизанном на отдельный шнурок от ботинка, болтавшийся у него на шее. Запись содержала ценную информацию на случай чрезвычайной ситуации: его имя, телефон сестры и предупреждение крупными буквами об аллергии на пенициллин.
Этот факт необыкновенно заинтересовал мое детское воображение. А что будет, если Билли все-таки введут пенициллин? Неужели можно навредить ему больше, чем он уже навредил сам себе? Никогда мне не приходилось видеть человека, так плохо относившегося к собственному телу. Пальцы и ладони Билли были изъедены грязью, в морщинах, сплошь покрывавших лицо, скопилась чернота. Нос сломан, глаза вдавлены глубоко внутрь черепа. Волосы наползали на уши и спускались на шею цвета синей морской воды, сплошь покрытую татуировками.
Было что-то героическое в отказе Билли от мыла, думал я, если вспомнить, как регулярно Мать скребла и терла нас с Хэнни.
Он завалился на сиденье, рядом на полу валялась пустая бутылка из-под чего-то явно пагубного, на коленях его лежала маленькая заплесневевшая картофелина, которая странным образом успокаивала меня. Казалось правильным, что у него должна быть только сырая картофелина. Именно так, по моим представлениям, должны были питаться бродяги, шатавшиеся по городам и весям в поисках очередного куска. Эти люди ловили попутки. Крали, когда была возможность. Пробирались «зайцами» в поезда. Говорю, бродяжничество для меня в то время не было лишено своего рода романтики.