Ловцы душ. Исповедь
Шрифт:
В доме пес обнюхал все углы, отыскал тушку кролика в котле, впился в нее зубами и зарычал, не рискуя, однако, вытащить. Данила только махнул рукой, и пес со знанием дела принялся грызть протухшее мясо. Запах в доме стоял невыносимый, и Данила, прихватив альбом, выбрался на поляну. От вчерашней безумной ночной радости не осталось следа. Напротив, все краски дня словно потускнели, а на сердце давила невыносимая тоска. Странная трава, размокшая и разбухшая, все еще лежала у него в кармане. Попробовать, что ли, еще? В животе урчало и горело, словно кипятка туда плеснули. Но пугало, что трава отнимала разум.
Вернуться назад, в Москву, к тетке? Даже думать смешно. Посадят. А учитывая его биографию… Времена, конечно, изменились, но как знать. Как можно быть уверенным в чем-то, когда даже Он так обманул его. Да и как бы он стал жить в Москве? Пошел бы работать на завод инженером? Пил бы вечерами с сослуживцами? Обзавелся бы семьей… Какая бессмыслица!
Нет. Никуда он не поедет. Он разделит судьбу своих товарищей. Прямо сейчас!
Данила рассыпал по земле альбомные листы. Все они легли рисунками вверх, за исключением одного. Вот он! Данила перевернул лист и впился в него глазами…
Прошла, быть может, минута, но ничего не случилось. Данила занервничал, и в ту же минуту ему показалось, что имя — знак, изображенный на листе, втягивает его в себя, причем настолько сильно, что Данила в ужасе отшатнулся и перевернул лист.
Сердце ухало как филин ночью. Чтобы вернуться к реальности, он посмотрел вокруг. С внешним миром ничего не произошло, деревья стояли на своих местах, дом тоже. Только пес вышел на крыльцо и терзал свою добычу.
Данила вспомнил про девушку, встреченную утром у реки, про огород с капустой и морковью, где можно было утолить голод. Ему не хотелось умирать. И превращаться в неподвижного истукана, как Петраков, тоже не хотелось.
Но он был должен. Должен — своим товарищам и своей совести. Должен — своей глупой находке, выведенной на листе бумаги так уверенно и красиво, словно его рукой действительно водил кто-то другой. «Кто-то бесчеловечно жестокий», — подумал Данила, вспоминая вытаращенные глаза Петракова.
Он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, торжественно, как и надлежит смертнику, взял листок и положил на колени. Вот оно. Имя Бога — как думал он еще вчера. А сегодня…
Петраков рассказывал, что, если найти его, удастся творить любые чудеса. От одного взгляда на него больные станут выздоравливать, лежащие много лет в параличе встанут и пустятся в пляс, страждущие утешатся, обретя покой и счастье, можно будет повелевать любыми явлениями природы… Красивая сказка! Настолько красивая, что ради нее он отказался от всего, примчался на Алтай и целый год проводил в ночных бдениях. Но теперь — кончено… Если даже это и имя, то оно убивает и сводит с ума. Вот и все, что оно умеет…
Данила провалился в рисунок как в пропасть.
Все повторилось. Все, что он чувствовал несколько дней назад, когда добрался наконец до Подножия. Сначала — пустота и безмолвие. Потом — боль, пронзающая каждую клеточку
То, что показалось ему в прошлый раз раем, оказалось теперь землей. Рай — это земля, наполненная смыслом. Его смыслом.
Еще мгновение — и Данилу вытолкнуло назад точно пробку. Он восторженно смотрел перед собой, не в силах еще оторваться от своего видения, не замечая, что на лес спустились синие сумерки, а пес, давно справившийся со своей добычей, пристроился рядом и лижет его руку…
Глава 13
Данила сидел и ждал. Может быть, именно сейчас одолеет его безумие? Влезет, может быть, на крышу дома или вон на то дерево и бросится головой вниз? Но время шло, а никаких безумных желаний у него не появлялось. Тогда, может быть, он больше не способен шевелиться, может быть, его тело отказалось подчиняться его воле? Он встал и прошелся по поляне. Чтобы окончательно убедиться, подавал сам себе команды: «направо», «налево», «стой!». Поворачивал направо и налево, останавливался.
Нет, истуканом, как Петраков, он не стал, и кидаться вниз головой с утеса у него желания не появилось. Тогда что же? Что-то ведь явно должно было с ним произойти. Но — что? Он стал прислушиваться к себе. Чувство голода больше не беспокоило. Усталость как рукой сняло. Но второе-то, конечно, понятно, он весь день отдыхал. Тогда Данила прислушался к своей душе. Как там чувство вины? Горечи? Одиночества? Но в душе звенела чистая и торжественная нота причастности к чему-то высшему, не поддающемуся описанию.
Вечер стоял теплый, из тех, когда и лист на дереве не шелохнется. «Проверить», — подтолкнуло его что-то изнутри.
— Ветер! — сказал Данила тихо.
Ближайший к нему куст прогнулся, зашелестел листьями, перебирая воздух ветвями. И — замер. Остальные деревья остались неподвижны.
«Ветер!» — приказал Данила на этот раз мысленно, обернувшись в другую сторону. Березу качнуло, и она пошла полоскать свои ветки то вправо, то влево.
Он не испытал удивления от случившегося. Он словно знал, что так и должно быть. И еще он с горечью понял главное…
Имя не дано постичь каждому. Оно производит на людей самое разное действие. Нужно носить в себе нечто, чтобы принять его. Только Данила не мог сказать, что именно. Однако твердо знал теперь: Он благосклонен не к каждому. Он может быть жесток. Он может лишить разума. Но во всем этом есть смысл, так же как он был во всем его сегодняшнем видении. И то, что человеку не дано постичь этого смысла, ничего абсолютно не значит. Не нужно стремиться постичь непостижимое. Нужно только не противоречить Его смыслу. Научиться только чувствовать, где человеческое выступает против Него…