Ловцы фортуны
Шрифт:
Возможно, беспокоиться пока не о чем, пыталась она убедить себя — так, ложная тревога. Может быть, это сексуальная жизнь расстроила ее физиологические ритмы. Но Тиффани не могла избавиться от страха, потому что раньше ее месячные никогда не опаздывали и были регулярными, словно фазы луны. В своем страхе она даже сердилась на Филипа. Это он виноват, потому что забеременеть она могла только в первый раз. За прошедшие три недели они много раз занимались любовью, но она была осторожна… очень осторожна. Филип принес брошюру о контроле над рождаемостью, видимо, позаимствованную у кузины Джулии, которая попутно с благотворительной деятельностью занималась их распространением. Таким образом
Если она беременна, стоят ли их плотские радости такого результата? Да, не сомневаясь, ответила она. Филип был замечательный любовником. Кроме того, она любит его, иначе не стояла бы на этом проклятом поле, открытом всем ветрам, да еще ночью!
Именно поэтому она ничего не сказала ему о своих страхах, но, возможно, скажет завтра после гонки. Они должны выработать планы на будущее. К ее удивлению в последнем письме Джон Корт сообщил, что прибывает в Англию. Она была недовольна этим, но теперь решила, что в подобных обстоятельствах визит отца будет кстати. Ну, да ладно, Бог с ним. Однако, как здесь холодно! Тиффани вошла в палатку, села в уголке и до возвращения Филипа притворялась уснувшей.
Огромная машина с ревом и грохотом неслась на бешеной скорости. Покрышки сходили с колесных дисков, поверхность трека начала крошиться так сильно, что гравий набивался во все отверстия. Чтобы охладить дымящиеся покрышки, приходилось поливать их водой. От вибрации треснуло, а затем рассыпалось лобовое стекло. Но С. Ф. Эдж продолжал двадцатичетырехчасовый пробег до шести часов следующего вечера и, пройдя 1581 милю при средней скорости 65,905 миль в час, установил двадцать шесть потрясающих рекордов в разных категориях.
Две другие машины отстали, но не сильно. Команда Напье была в восторге, однако больше всех ликовал Филип. Он ужасно устал, все мышцы его одеревенели, лицо и руки были покрыты ссадинами. Но все же они с Тиффани добрались до Белого Льва в Чобаме, где для них были сняты комнаты. Он сразу же уснул, но через пару часов проснулся посвежевшим и жадно потянулся к Тиффани. Он был предупредителен и нежен… а когда страсть улеглась, тихо лежал, прижав ее к сердцу.
— Подари этому чудесному дню чудесный конец, — прошептал он, гладя ее волосы. — Скажи, что выйдешь за меня замуж.
— Конечно. Наверное, я даже обязана это сделать.
Он приподнялся на локте, радостно вглядываясь в ее лицо.
— Ребенок? Уже? Как здорово! Но не слишком ли рано говорить об этом?
— Конечно, это здорово, хотя я не слишком рада. Но, видишь ли, я еще не до конца уверена. Лишь одно бесспорно хорошо: когда наши дорогие папочки узнают о ребенке, они не смогут помешать нашему браку. Я-то сумею уломать своего отца, но вот думаю, не выгонят ли тебя без единого гроша.
— Мы расскажем им нашу новость одновременно.
— Для этого их придется собрать в одном месте.
— Что-нибудь придумаем. Милая моя Тиффани, я просто не могу дождаться, когда же увижу их лица!
— Когда мы поговорим с ними?
— Дай подумать… На следующей неделе я должен ехать во Францию, чтобы вновь прощупать этого мошенника Лемуана; совершенно пустая трата времени, как ты знаешь, но зато я держу папу в тревоге.
На мгновение Тиффани ощутила сомнение. Дело касалось всей их будущей жизни, а Филип думал лишь о том, как этот брак поразит его отца. Конечно, это было важно, Тиффани не отрицала, но у них было что обсудить и кроме этого.
И необъяснимым образом, с абсолютным пониманием, что было характерно для их отношений, Филип ощутил ее беспокойство.
— Ты же знаешь, что дело не в этом, — спокойно сказал он, — и не в деньгах. Я люблю тебя. До безумия!
В то утро, когда Филип должен был отправиться из Лондона во Францию, он, как и все влюбленные, ощутил настоятельную необходимость написать письмо любимой. Он виделся с Тиффани вечером и попрощался с ней, но нуждался в этом последнем обращении, словно письмо могло приблизить их друг к другу. Она еще не была у врача, но тошнота по утрам подтверждала, что она беременна.
«Моя любимая Тиффани, — писал он. — Не могу уехать, не сказав тебе еще раз, как я тебя люблю и как буду скучать без тебя. Береги себя и нашего малыша. Я настаиваю, чтобы ты, как только я вернусь, проконсультировалась с врачами. Затем мы сообщим эту потрясающую новость Джону Корту и Мэтью Брайту, и я уверен, что это обстоятельство заставит их согласиться на наш брак. До свидания. Я буду любить тебя вечно».
Филип причудливо подписался, запечатал письмо и передал Генриетте, которая как раз вошла в комнату.
— Отправь его в «Савой», Генриетта. Я хочу, чтобы оно дошло не позже полудня.
Из верхнего окна она наблюдала, как он сел в машину, которая повезла его на вокзал. Как только он скрылся из виду, она медленно вошла в свою комнату и с превеликими предосторожностями вскрыла письмо…
Генриетта долго сидела неподвижно. Сознание ее мутилось от ужаса, отвращения и страха перед своей ролью, достойной пьесы Эсхила. В полном смятении она думала о противоестественности случившегося, о грехе против всех законов природы, который с ее точки зрения, не умалялся неведением преступников. Она размышляла о собственном грехе и с ужасом поняла, что предала леди Энн, что ее преданность умершей госпоже толкнула ее на ложную и скользкую дорожку ненависти и озлобления. Конечно, Энн хотела бы, чтобы она защитила ее детей, а не стояла отчужденно, словно околдованная, когда они играли роли в своей трагедии. И с осознанием катастрофы и своей ужасной вины ненависть Генриетты к Мэтью растаяла. Все эти годы она мечтала о мести, а когда она состоялась, горькое сожаление охватило ее. Теперь она должна была рассказать ему о случившемся, но не могла.
Она вновь вошла в комнату Филипа, сняла с дверцы портрет Тиффани, вновь вернулась к окну и тут увидела путь, который избавит от разговора с Мэтью.
Шофер, отвезший Филипа на вокзал Виктория, вернулся с двумя пассажирами, приехавшими из Паддингтона; к парадному входу направлялись Миранда и ее гувернантка.
Генриетта, находясь в смятении чувств, совсем забыла, что Миранда должна была приехать в Лондон из Брайтуэлла, чтобы пройти у врача регулярный медицинский осмотр. В этом заключалось спасение Генриетты, но это же означало, что весь этот день она должна скрывать охватившее ее возбуждение. В полдень гувернантка отвела Миранду к врачу, затем они вернулись домой. И наконец из конторы прибыл сэр Мэтью. Как обычно, когда Лоры не было в городе, он прошел прямо в библиотеку, где Паркер уже приготовил ему выпить, и где зимой и летом горел камин. Генриетта ждала у дверей библиотеки, когда Миранда спустится из своей комнаты, чтобы повидать отца.