Ловец бабочек
Шрифт:
Это плохо.
Застыла? Или все-таки подсунули больную? Чахоточную? За чахоточную они много не получат… и ведь доктора не позовешь… и вообще… чем ее лечить? Нет, Феликс, конечно, старался, но…
– Что уставилась? – девка вытерла губы рукавом.
– У тебя чахотка? – панна Белялинска нарушила молчание.
– И чего? – она не спускала взгляда с подноса. – Если так, пожалеешь? Пожалей сиротинку…
Она завыла дурным голосом, вцепилась в грязные космы, принялась раскачиваться. И вновь же подавилась кашлем.
–
…за что ей это наказание? Почему хотя бы теперь все не прошло нормально?
Тварь скорчилась на земляном полу, задыхаясь от кашля. А потом ее вовсе вывернуло чем-то комковатым черным.
Дрянной товар.
Плохо.
Неужели Феликс не видел? Видел, конечно, но как всегда не счел нужным обратить внимание. Или решил, что и так сойдет? В этом его беда… дело затеял хорошее, но на мелочах погорел. Панна Белялинска перехватила железный прут и решительно шагнула к шлюхе, которая лежала на полу. Занесла.
Ударила.
И еще раз…
И еще… неожиданно, она испытала такое огромное облегчение, о котором и мечтать не смела. Все вдруг стало неважным.
…долги.
…грядущая нищета.
…кредиторы.
…замыслы и планы… дочери… Феликс…
Она остановилась, тяжело дыша, и стерла с лица что-то влажное, липкое. Отбросила прут. Взяла поднос. Вышла. Заперла дверь.
…определенно, стоило заняться поиском необходимого товара самой. И панна Белялинска даже знала, где его искать.
Панна Гуржакова впала в меланхолию. Неприятность сия, в целом ей не свойственная, приключалась обыкновенно осенью, аккурат по первым морозам, когда панна Гуржакова словно бы просыпалась из той своей привычной жизни и на жизнь озиралась, с удивлением немалым обнаруживая, что несколько постарела. Тогда-то она принималась с остервенелым отчаянием искать новые морщины, с каждою уверяясь, что конец жизни ее уж близок.
А дела не доделаны.
Оградка на кладбище, где в покое и тиши полеживал сам пан Гуржаков, не покрашена. Кусты розовые не подрезаны. И пусть покойник при жизни роз на дух не выносил, но положение обязывало. А еще надобно ваз заказать каменных, надгробных с достойными надписями и венок лавровый, из меди отлитый.
За венок просили ажно пятнадцать злотней.
И за вазы по четыре. Надписи – отдельно, в зависимости от длины. И вот панна Гуржакова маялась, что писать.
От верной и любящей супруги?
Или «С любовью, от супруги»? Второе выходило короче… и дешевше на три сребня. Но первый вариант красивше звучал…
– …а ишшо Феликс потаскуху купил, - эта фраза, произнесенная кухаркой, которая меланхолиею и заботами хозяйкиными проникаться никак не желала, но пекла себе блины-налистники, заставила панну Гуржакову очнуться.
– Что? – она почти решилась потратиться, а то ведь мало что люди подумают. Не напишешь, что верною была, так и
Нет…
Может, «с верностью от супруги?»
– Феликс, энтот ваш, который Белялинский, девку дурную давече снял…
– Ерунда, - панна Гуржакова отставила остывший кофий.
Вообще-то она чай предпочитала, да со сливками, с сахарком, который бы вприкуску, и чтоб к чаю – булочки свежие или вот блинцы стопочкой. Но в периоды душевной меланхолии хотелось страдать.
Пусть и над кофием.
– Ха, - кухарка повернулась к хозяйке и уперла руки в боки. – Вот вы грите, что ерунда. А я грю, снял он бабу! Их Малышка видела, которая молочница. А она брехать не стане.
Малышка-молочница… боги милосердные, о чем они говорят.
…а если просто «от супруги»?
Нет, вовсе глупость. Понятно же, что не от любовницы…
…пан Гуржаков по натуре своей был робок, пусть и не вязалось сие с генеральским званием. С подчиненными-то он держался, порой по-свойски, мягко, за что и любим был. Однако, если случалась нужда, мог и пригрозить.
Не супруге.
Супруги-то он побаивался, робел, и уж конечно, помыслить о такой глупости, как любовница, не смел бы.
– Она аккурат на вечернюю дойку шла, - продолжила меж тем кухарка, начисто сбивая с благостных мыслей.
…себе надо будет памятник из мрамору заказать.
…и чтоб золотыми буквами написали, что, мол, лежит под камнем сим достойная женщина, Аделия Гуржакова, верная жена, хорошая мать… и еще чего-нибудь.
Про скромность вот.
И вазы… может, заказать без надписей? Чтоб потом Гражинке перебивать не пришлось? А в вазах посадить розы, только белые.
– …и глядит, бричка, стало быть… а в ней этот ваш… Феликс который…
– Он не мой, - панна Гуржакова поморщилась.
Вот что за женщина беспардонная! Неужто не ощущает, что хозяйке не до того. Она, хозяйка, может, похороны свои планирует, это ж все подробнейшим образом расписать придется, а то с Гражинки станется доверить дело важное чужим людям.
И сунут в самый дешевый гроб.
…гроб из Хольма заказать надобно будет. Там самые лучшие делают, из черной березы, правда, этие дороговато выйдут, но похороны – не свадьба, один раз в жизни случаются.
– …и стало быть, не один, а с девкою. С дурной слободы.
– С чего ты решила?
Все ж разговор против воли панну Гуржакову заинтересовал. Не то, чтобы она поверила, все ж выглядел пан Феликс прилично, да и панна Белялинска, пусть и манерна чересчур, гонорлива, а все не из тех, кто мужу подобные шалости попустит.
Нет, было у них с панной Белялинской что-то общее…
…а внутри белый атлас…
…или не белый, но, скажем, алый? Не поймут люди, хотя черное с алым красиво… или лиловый? Зеленый-то бледнить станет, а она, мнится, и без того не зело румяною в гроб ляжет.