Ловец человеков
Шрифт:
А главное, он мне нужен. Именно сейчас. И будет нужен до тех пор, пока с местными не снюхается за мой счет и за моей спиной. Вот тогда не пощажу.
— Сир, я… — мямлит Бхутто.
А я — садист, молчу и жду, что копт сам скажет. Неужели я в нем ошибся?
— Я… — рожает копт.
— Смелее, Бхутто, — поощряю я его. — Но только правду.
— Сир, я не смогу нести военную службу вам должным образом. И у меня нет никого, чтобы выставить в строй вместо себя. А у таких отказчиков престимоний короной отнимается. Я и подумал: зачем изначально мне брать то, что будет
— И это все? Других причин нет?
— Все, сир.
Смотрит прямо.
Глазами по сторонам не стреляет.
Дышит ровно.
Руки не трясутся.
Колени тоже…
— Тогда пиши мой указ, как принца Беарнского, о зачислении тебя в штат дворца в По моим личным каллиграфом на должность валета в придворном расписании. Желаемое жалованье проставь сам.
Что ж, не хочет быть вассалом, будет простым наемником, как Бенвенуто Челлини или Леонардо да Винчи при дворе французских королей. На той же должности, что и они.
А мог бы стать королевским секретарем, однако.
После богослужения и завтрака разбирались с легистом в крючкотворстве местных баскских фуэрос и составляли тезисы устава для города Байонны с учетом обоюдных интересов. Что предъявить сразу, что попридержать на потом, а где патрициям объявлять «Сталинград». Гонца за представителями городского патрициата я уже выслал, как и во многие места, еще вчера. По нехватке людей задействовал на посылках вассальных мурманов.
Кстати, наглую баронскую стражу на мосту я разогнал по домам и вместо нее поставил тех же мурманов с алебардами — брать мостовую пошлину. Все остальные поборы на мосту отменил как утесняющие свободу торговли.
Также запретил в Сибуре и Уррюне торговать где-либо кроме территории городского рынка или лавок в собственном доме. А свежей рыбой — только до обеда и только на территории порта с лодок. С владельцев лавок городской налог идет сам собой, а на рынке из всех сборов оставил только умеренную плату за торговое место. За торговлю в неположенных местах выставил высокий штраф в дюжину серебряных мараведи с конфискацией товара и средств торговли (повозка, животные, безмен и т. п.) в пользу ордена Горностая. Чтобы не фиг…
Вот такой второй ордонанс получился у командора меня.
Первый я издал о границах командарии, о муниципальной власти, об оброках, налогах и сборах, прочих пошлинах и отработочной ренты для населения и транзитных купцов. Барщина мной была установлена посильная. Бесплатно всего семь дней в году на ремонте дороги и укреплений для каждого взрослого простолюдина от пятнадцати до шестидесяти лет. Само количество поборов сократилось количественно, но, сократив некие мелочные и особо ненавистные поборы, я ввел талью на содержание постоянного орденского войска. По деньгам в казну ордена вышло примерно то же, что было и у барона, зато все стало стройно, четко и каждому понятно.
Кроме нобилитета, конечно. С них талью не брали. Кабальеро и эскудеро обязывались в течение десяти дней прибыть в замок, принести командарии тесный оммаж и быть обязанными ордену военной конной службой три месяца в году. Для них была изобретена
В качестве прикола в мое отсутствие оммаж у местных дворян от имени ордена будет принимать Аиноа, как команданте орденского замка. Вроде как власть теперь новая, а ее лицо — прежнее, насквозь знакомое.
Пусть девочка нацелуется до одури на законном основании.
Потом имел долгую беседу с местным капелланом. Занятный дядька. Молодой — тридцати нет. Свежевыбритый. Не только лицо, но и тонзура, обрамленная черным жестким волосом. Под густыми черными бровями — умные карие, почти черные глаза. Подбородок квадратный, с небольшой ямочкой. Чем-то он на Жана Маре смахивает, но попроще как бы лицом, простонародней. В одежде скромен. Но это вполне может проистекать не из его личных качеств, а от жадности барона. Не поручусь, что здесь первично. Но, по крайней мере, внешнее впечатление произвел приятное. В том числе и на службе в капелле. Действительно Богу служил, а не номер отбывал. И еще он был для католического священника на удивление чистоплотен, что моментально меня расположило к нему. Все остальное было уже приятным бонусом.
Звали его отец Урбан.
К моей радости, падре оказался не только хорошо образованным — он закончил факультет свободных искусств в Сорбонне, но и прекрасно знал народный язык, так как сам был баском из Герники. Но после получения степени магистра искусств он не пошел дальше учиться, а вернувшись на родину, принял постриг.
В общем, мы с ним быстро спелись на вопросе бесплатного народного образования на васконском языке. Он сам уже делал подвижки в этом направлении с детьми замковой прислуги, периодически вызывая этим недовольство барона, хотя барону это ни мараведи не стоило.
— Только, сир, приходская церковь не существует сама по себе, — убеждал он меня, видя в первую очередь перед собой мальчишку, не совсем понимающего сложность реалий. — Над ней епархия стоит. Будет приказ из епархии — будут это делать все. Даже те, кто не хочет. Не будет такого указания от епископских викариев — все ляжет на плечи лишь нескольких подвижников. А этого недостаточно для того, чего в итоге желает ваше величество…
— Падре, не агитируйте меня за Царствие Божие и счастье народное, — возразил я ему с апломбом мажора. — У нашей программы есть весомый административный ресурс в виде кардинала в Помплоне. Он мой дядя, если что…
Священник заразительно засмеялся, вызвав ответный хохот и у меня.
Пришлось посылать за сидром.
— Воистину, сир, в наших палестинах даже благое дело не сотворить без родственных связей.
Оказалось, что отец Урбан шапочно знаком с дю Валлоном, еще по школярским годам в Сорбонне. Так что мне только и осталось замкнуть их друг на друга, авось не сопьются. И объяснить уже обоим принцип печатного станка Гутенберга (уже изобретенного) и японской восковой печати по шелку (тут пока незнаемой) — пусть думают, как изыскать для этого местные ресурсы.