Ловец человеков
Шрифт:
И так мы заработались, что забыли при этом обо всем вокруг, в том числе и про обед. Если бы не Ленка, которая под охраной мурманов приехала с моим багажом из Биаррица, то так голодными бы и остались. Никто, кроме нее, не посмел нас потревожить.
Начинает вся моя свита съезжаться в Дьюртубие, за тем и посылал гонцов. Заодно мне лишнее давление на барона не помешает, чтобы быстрее выметался с жилплощади. А то все что-то копается и с места на место перекладывает.
Закат еще не окрасил небо над океаном в багрянец, но во дворе замка стало заметно темнее. Принесли факелы, и в их мятущемся свете церемония в темном замковом дворе стала совсем киношной.
Так как преклонять колени предстояло даме, то на истертую брусчатку постелили большой персидский ковер из трофеев крестовых походов предков шевальересс.
И вот сам я, торжественней некуда: в мантии, короне и золотой цепи командора.
И Аиноа, простоволосая и коленопреклоненная, передо мной на этом ковре. В том самом уродливом парчовом платье, которое я на ней видел в первую нашу встречу здесь, в Дьюртубие.
Вокруг четким каре выстроились мои рыцари и воины. Повисли в безветрии значки и знамена.
На лучших местах — семейство барона. Все же сегодня праздник его дочери, пусть погордится почетом, который я оказываю ему через дочь. Мать Аиноа не скрывает слез, которые набегают на ее блуждающую улыбку. А вот ее братья смотрят на разворачивающееся действо с откровенной завистью. С ними все понятно, они сейчас в таком возрасте, что хотят быть на любой свадьбе женихом и на любых похоронах покойником, лишь бы оказаться в центре внимания окружающих.
Падре прочитал молитву, стяжая на нас благословение Господне, и коленопреклоненная девушка после ответной литании с готовностью протянула мне снизу вверх свои соединенные в запястьях руки, которые я подхватил своими ладонями с двух сторон и слегка сжал.
Пальцы у нее были узкие и длинные, как у скрипачки. И холодные.
Она подняла лицо и, глядя мне в глаза, сказала с легкой дрожью в голосе:
— Я, шевальересс Аиноа, дама д’Эрбур, дочь барона Дьюртубие, родившаяся семнадцать лет назад, здесь, в кастелле Дьюртубие, объявляю себя человеком ордена Горностая, в своем служении Господу нашему Иисусу Христу и командарии ордена в провинции Пиренеи, которая отныне желанна для меня как мой сеньор. Я вверяю себя в светлые руки командора ордена дона Франциска де Фуа, признаю его своим сеньором и властелином судьбы моей. Пускай воля его ведет меня. Я клянусь не поднимать руки против своего сеньора — командарии Пиренеи ордена Горностая, ее командора и официалов, не выдавать тайн ордена, не злоумышлять против него: ни против его крепостей, ни против владений, ни против подданных ордена на его земле. Клянусь в вечной и безграничной верности, уважении и послушании. Да не будет у меня другого господина, кроме командарии ордена Горностая и ее командора, и не послужу я никому больше ни словом, ни делом. Заявляю во всеуслышание перед Богом и людьми: отныне и довеку служить покорно, пока мой сеньор не освободит меня от этой службы. В чем даю командарии ордена свою присягу на верность, как вассал ее от моих родовых земель, и как дама д’Эрбур обязуюсь по призыву ордена выставить копье в пять конных латников и пять конных стрелков на полном своем содержании до двух месяцев в году.
А от пальцев ее в мои руки дрожь бьет.
Глаза ее цвета черной черешни, казалось, сейчас из моих глаз всю жизнь мою выпьют до дна.
— Я, дон Франциск де Фуа и Грайя, командор ордена Горностая провинции Пиренеи, принимая твою службу, беру тебя, шевальересс Аиноа, дама д’Эрбур, урожденная дамуазель Дьюртубие, под свою защиту и покровительство, а также под защиту и покровительство всего ордена Горностая. Где бы то ни было, — ответил я, не узнавая своего
Сказав все это, я потянул девушку за руки, заставляя ее встать, и приблизил свое лицо к ее лицу для ритуального поцелуя, прошептав так, чтобы не слышали меня окружающие:
— В том числе и твоих бастардов орден воспитает не хуже.
Это был не ритуальный поцелуй — не печать, скрепляющая устный договор. Это было что-то чувственное, волнующее, отдающее себя без остатка в ожидании поточного производства бастардов. От меня, такого красивого.
А мне ее еще и обнять требовалось по протоколу. Именно мне ее, а не ей меня, ёпрть.
Еле успокоив гормональную бурю внутри себя, снял с левой руки заранее надетое кольцо с крупным сапфировым кабошоном, внутри которого бегала четырехугольная звездочка, и надел его на палец шевальересс.
— На колени, — наконец-то я мог выдавить из себя хоть слово после такого поцелуя.
Девушка послушно снова встала на одно колено.
В мою протянутую руку Филипп вложил меч, которым мне внезапно захотелось разрубить напополам стоящий передо мною коленопреклоненный соблазн. Соблазн наплевать на все и всех, забуриться с этой девушкой в ее ущелья и только выставлять оттуда ежегодно по бастарду, что она и пообещала мне своим жарким поцелуем. Но вместо этого я осторожно коснулся концом лезвия ее узкого левого плеча, потом правого.
— Встань, шевальер.
Аиноа подчинилась.
— Отныне ты шевальер ордена Горностая. Наша равноправная сестра. Неси этот сан с честью. Земли твои остаются твоими, но орден — твой дом.
Надел на ее шею серебряную цепь рыцаря чести и протянул ей руку для поцелуя.
Не бить же мне женщину по лицу, как положено от души врезать посвящаемому в рыцари оруженосцу. Даже по загривку бить хрупкую девушку неудобно как-то. Я в своей прошлой жизни никогда женщин не бил. Вообще… Даже когда они на это сами напрашивались. Есть такой сорт женщин, у которых оргазм непосредственно связан с брутальностью. Но таких баб я просто старался избегать. Она же сама себе в этом никогда не признается, что пока ей по морде не дашь, она не кончит. А вот от обвинений потом с ее же стороны не отмоешься.
Если бы зависть убивала, то от Аиноа осталась бы только горсточка пепла на ковре, так на нее смотрели ее братья. Особенно старший. У младшего зависть была еще легкой, пополам с юношеским восторгом. А вот у старшего она истекала желчью и обидой.
А теперь, чтобы для Аиноа служба медом не казалась, отпустив девушку, я вызвал на ковер сержанта Эрасуну и возвел его в сержанты ордена Горностая. Одновременно вручил ему патент на звание сержанта-майора виконтства Беарн, чем очень польстил старому вояке, который из непонятных мне соображений не хотел становиться кабальеро.
Последним чествовали шевалье д’Айю, которого я заставил преклонить передо мной вымпел его копья и собственноручно, даже с некоторым остервенением, отрезал овечьими ножницами косицы с его значка.
— Подними свое знамя, баннерет! — воскликнул я.
Сияющий Генрих поднял свое копье и радостно помотал им, чтобы все видели, что значок на его копье стал квадратным.
— Генрих, передай герольду комте Фуа, что я назначил щитодержцами твоего герба двух стоящих на дыбах дестриеров, которые везли меня на носилках по лесам Турени. И голову каждого коня пусть украшает султан из пяти павлиньих перьев.