Ловец эмоций
Шрифт:
– Все началось зимой, – доверительно начала она свою историю. – Нет, раньше, прошлой осенью. Началось в тот самый день, когда уволили мужа по сокращению штата.
Этим вечером случилось то, на что Люба и не рассчитывала, чего не могла предвидеть. Войдя в квартиру, она сразу почувствовала что-то неладное. Это неладное стиснуло ее с такой силой, что даже кольнуло сердце и она невольно затаила дыхание, опасаясь повторения болезненного внутреннего разряда в груди.
«Андрей», – позвала она негромко мужа. Странно, но ответа не последовало, хотя неряшливо брошенные ботинки в углу прихожей, табачный запах, исходящий из кухни, свидетельствовали о его присутствии. Прислонившись к стене, она освободилась
Раздетый по пояс, он сидел за столом, уставившись стеклянным взглядом на почти пустую бутылку водки. Рядом на клеенке – надкусанная котлета и наполненная с мятыми окурками пепельница. «Вот те раз, – изумилась Люба. – Чего это ты в одиночку пьешь?» Она собралась уже было устроить ему хороший нагоняй, но, пристально приглядываясь к Андрею, в ней крепла мысль о каком-то свалившимся на них горе, и потому резко осадила себя.
– Андрюша, случилось что? Ну, говори же, не молчи.
– Случилось, – неожиданно прорычал он. – Выперли меня с работы.
Андрей, как представлялось Любе, был человеком, который всегда умел постоять за себя. К тому же он никогда не раскисал, и был для нее воплощение энергичного, деловитого, и потому надежного мужчины.
«Ну что же убиваться из-за этого? – с облегчение выдохнула она, подумавшая уже про себя, что свершилось нечто трагическое с матерью Андрея, с трудом передвигающейся после второго инфаркта, требующей постоянного ухода, отчего у Любы нередко возникало чувство, будто свекровь полностью владеет ею и всем, что принадлежит ей, – мыслями, чувствами, свободной минутой, наконец. – Ты у меня умница, найдешь другую работу. И еще лучше прежней», – утешала она.
Обычно Люба с поразительной быстротой схватывала все, что было у Андрея на душе, все, что он хотел выразить, прислушивалась к нему и многое слышала. Он всегда мог надеяться на то, что будет и понят ею и покрыт ее лаской. В такие минуты она привлекала его к себе, нашептывала утешительные слова, целовала, поглаживая по голове, а он слушал ее простые слова и его переживания остывали, превращаясь в незначащие проблемы по сравнению с величайшим счастьем разделять любовь с такой удивительной женщиной. И потому был бесконечно благодарен ей за этот ее удивительный дар.
Она подошла к мужу, протянула руку к его голове, намереваясь привычно проникнуть пальцами в его упрямые, с вихрами волосы, но он резко отпрянул назад и злобно крикнул: «Не тронь меня! Не до тебя сейчас».
Застыв с вытянутой рукой, Люба широко раскрыла от изумления глаза. «Не говори так, прошу тебя», – ответила она почти шепотом, растерявшись от больно ударивших ее слов. Глаза Андрея горели каким-то особенным блеском, блеском ненависти что ли, отчего где-то внутри у нее шевельнулось подозрение, уж не нарушилась ли работа его разума.
«Ты что?» – она потрясла его за плечо, как бы приводя в сознание. Он отдернулся, точно от электрического удара, вскочил со стула с криком «Отвяжись, сказал!», с силой отпихнул ее. Она попятилась, теряя равновесие, ударилась головой о стену, упала. Андрей выскочил из кухни, а она сидела на полу, растирая затылок. Слезы боли и обиды обожгли лицо. Многое она могла ожидать в своей судьбе, но допустить, что муж поднимет на нее руку … Никогда. На цыпочках ходила мысль – протрезвеет утром, извинится. Но наступило утро, а ничего такого не случилось.
Так уж вышло, что и Андрей не избежал обычной участи многих безработных, на своей шкуре познавших, как устроена эта самая рыночная экономика, и не находящих для себя полезных рецептов для достижения успеха. С каждым днем он становился все более грубым, замкнутым, начал
С тех пор Люба обнаружила склонность мужа к спиртному, она призывала его взять себя в руки, не опускаться, перестраивать себя заново, но он противился контролю над собой в какой бы то ни было форме, грубо прерывал всяческие попытки обсуждать его поступки. Завоевывая таким образом свободу, у него вошло в привычку распускать руки, грязно ругаться. Что уж говорить о том, что не хватало ни ума, ни силы воли вернуть в себе того прежнего Андрея – веселого, остроумного, чувствующего себя со всеми легко в любом обществе. Мало того, как подсказывала Любе женская интуиция, он уже имел на стороне несколько романов, но она уже не ревновала. Внутри нее все уже остыло.
Они прожили полгода без любви. К концу зимы супружеские отношения потеряли какую-либо чувствительность. Люба все менее обольщалась надеждой на ее возрождение, ее брада досада на собственную глупость следовать по пятам этой надежды, поскольку Андрей продолжал драться и медленно убивал ее – эту надежду – каждым ударом кулака. Все чаще ее посещали мысли, что лучшая пора жизни уже миновала, и все реже вспоминалось то светлое, радостное, которое они пережили когда-то вместе. Под действием ссор и оскорблений образ любимого мужа потускнел в ее душе и понемногу ее начали овладевать сомнения о пользу прикладываемых ею усилий поддержания утратившего смысл союза с человеком, озлобленным алкоголем. Он, не способный управлять своей волей, сам изобрел легкий способ разрушить этот союз. Ее бесила мысль, что Андрей с таким равнодушием растаптывает останки их былой любви, собственноручно вычеркивает себя из ее жизни. Он грубо проник в ее душу и ограбил ее мечты о женском счастье. Самое худшее уже случилось: прежней души у нее нет. Оказывается, в ее муже были заложены злые силы, недоступные ее пониманию, подсказывающие, что впереди ее ждали многие-многие пустые месяцы – без откровений, без улыбок, без любви. И каждый месяц будет походить на прошлый. А от любви не останется даже блеклой вывески.
Правда, иногда в нем что-то просыпалось, он извинялся, говорил, что не помнит себя в пьянстве, но слова эти не освобождали Любу от затаенного страха перед ним. Временами она ненавидела себя за свой характер, не позволяющий отшвырнуть в ярости мужа, когда он терял рассудок, за глупое бездеятельное ожидание лживого семейного покоя. Вот от этого ожидания она и мучилась больше всего. Конечно, приходилось и ей иногда отвечать жестким словом, но оно не воспринималось разумом супруга, одурманенным водкой. «Неужели я такая ничтожная? – терзала она себя бессонными ночами, – чтобы покорно принимать такие обиды?» Подобная несправедливость все сильнее раздувала ее ненависть к нему. Да еще свекровь все наставляла: «Терпи, не перечь, время все излечит». Но сердцем она понимала: не должно быть так, не положено.
Эти переживания опрокидывали все взгляды и представления о браке, какие сложились у нее до момента, когда Андрей поднял на нее руку. Но на работе она по-прежнему старалась держаться бодрой, жизнерадостной, чтобы никто не видел, как она несчастна. А как бы ей хотелось сказать всем, что счастливее ее нет никого на сете.
Денис слушал Любу и чувствовал, как в его душе все возмущается против дьявола в облике ее мужа. Слушал и представлял все многообразие ее мук – попытки скрыть семейную драму от коллег, потерянный мир, в котором она не находила спокойного угла. Откровенный разговор выворачивал ее наизнанку. Странно, но ей не стоило большого труда откровенно высказывать все этому ночному больному. А она все говорила, наговаривала, наматывала, словно нитку на клубок, слова, освобождающие ее от накопившейся боли. Вдруг речь ее внезапно оборвалась, будто споткнулась обо что-то.