Ловец ласточек

Рябова Александра

В субботу Юлиан ездил со своими учениками на экскурсию и вернулся домой к обеду. Оставшись в выходной одна, я привычно провела утро на диване перед телевизором.

— Ничего не случилось в моё отсутствие? — полушутливо спросил Юлиан и прошёл в кухню. Я проследовала за ним.

— Мария звонила. Интересовалась, не я ли поливала вчера лимонное дерево.

— С чего бы?

— Вот и я гадаю. Юлиан, что это?

На кухонном столе лежала аппликация из засушенных цветов и листьев.

В центре был изображён улыбающийся кудрявый человечек, а над ним вырезанными из бумаги буквами было сложено: «Любимому учителю в День Рождения!»

— Ах, это, — Юлиан отвлёкся от готовки, — дети подарили сегодня.

— Так у тебя день рождения? И ты мне не сказал?

— Не подумал, что это важно.

— Конечно, важно. Это же твой день рождения! — Я почему-то испытывала почти детский восторг. — Раз у меня есть собственные деньги… Что ты хочешь в подарок?

— Брось, — махнул Юлиан рукой. — Мы не так давно знакомы, чтобы ты делала мне подарки.

— Но ты же мне так помогаешь. Я перед тобой в долгу.

Он лишь смущённо улыбнулся.

— Сколько тебе исполнилось?

— Тридцать четыре.

— Уже так много?

— Разве?

— Мне кажется, да, для человека, который до сих пор живёт один.

Я сказала не подумав, и Юлиана мои слова, похоже, задели.

— Вообще-то, уже не один. — Он многозначительно посмотрел на меня. — И с чего это вдруг ты решила проиграть в мою маму, а? Я, знаешь ли, тоже так могу. Сколько ещё ты будешь дома безвылазно сидеть? Только по делам и выходишь.

— Прости, я не хотела. — Юлиан попал прямо в точку.

— То-то же. Конечно, ты нашла работу и познакомилась с другими странниками, но надо бы общаться с кем-то и в нерабочее время.

Я обречённо выдохнула. В агентстве всё время нерабочее, неужели это не считается?

— И правда, как моя мама. Кстати, завтра мы с Фани идём в церковь.

— Ну, вот, какое-никакое общение. Пусть событие и специфическое.

Что-то заскребло на душе. Смутное чувство одиночества. И хотя головой я понимала, что чувство это совершенно нечестное, прогнать его не удавалось.

— Ты чего загрустила? — Тёплая ладонь тронула меня за плечо. — Я расстроил тебя своими шутками? Напомнил что-то неприятное?

На лице невольно появилась улыбка. Разве в праве я была чувствовать одиночество, когда Юлиан так искренне меня поддерживал?

— Нет. Вовсе нет.

Площадь застыла, оглашённая звоном колокола.

Пронзённый звуком воздух дрогнул. Но едва лишь волна ослабла, отступила, как всё снова пришло в движение. Следующий удар, так же гулко отдающийся в груди, казалось, не слышал уже никто, кроме меня.

Колоколов было два. Голоса их никогда не звучали вместе, они сменяли друг друга, но при этом были неразрывно связаны, как взмахи качелей. Громкий звон первого медленно затихал, точно таял, и в то мгновение,

когда он должен был смолкнуть, оглушительно бил второй и цикл начинался заново. Под эту тревожную колокольную песню люди стягивались в церковь.

Внутри сильно пахло свечами и благовониями, похожими на ладан. От каменных стен веяло холодом, в пустующих углах клубился сумрак. Вместо икон в нишах и на постаментах располагались статуэтки из чёрного камня, просвечивающего на изломах оттенками красного и жёлтого. Все статуэтки изображали человека без лица.

Следуя за Франтишкой, я села на деревянную скамью. Прихожане тихо переговаривались.

— Что сейчас будет? — шепнула я.

— Служба.

— Но я не знаю, что делать.

— Ничего сложного, просто повторять слова за священником. Кстати, держи, — Франтишка протянула мне какой-то буклет. — Ознакомишься потом.

Окружавшая нас плотная пелена голосов вдруг заволновалась, как встревоженная водная гладь, и тут же рассеялась. Прихожане поднялись со скамей. В промежутках меж спинами и затылками я разглядела человека в длинных одеждах, степенно идущего к кафедре. Вот он остановился, обвёл собравшихся взглядом — и десятки глаз чутко следили за каждым его движением.

Наконец, неопределённо взмахнув рукой, священник начал службу. Он произнёс несколько коротких фраз на языке, не похожем ни на один из тех, что были мне знакомы. Но пока он выговаривал их, слово за словом, нечто колыхнулось у меня внутри, в области солнечного сплетения, и по телу разлилось тепло.

— О Владыка! спаситель наш и благодетель. Не гневайся на покорных слуг твоих, что нарушают покой твой. Будь милостив, ибо слуги твои жаждут вознести свои благодарности имени твоему. Благодарим тебя, Владыка, за вечные дары твои…

— За вечные дары твои, — вторили прихожане.

— За спасительные чудеса твои… За бесценную жертву твою…

Благоговейный хор наполнил церковь. Отражаясь от стен, эхо поднималось к самому своду и терялось там, в вышине, точно уносилось сквозь крышу в небеса. Или впитывалось сгустившейся под потолком холодной тьмой.

Казалось, благодарностям не будет конца. И всё время, что я стояла так, слушая чужую молитву, но не имея душевных сил присоединиться к ней, что-то терзало меня. Будто мысль или воля, не принадлежавшая мне, пыталась пробиться в мою голову.

— И да будет покойным небытие твоё, — скорбно произнёс священник, и служба завершилась.

Прихожане разбрелись по церкви. Они замирали перед чернокаменными статуэтками и шептали что-то своему богу. Франтишка тоже остановилась. Фигурка на постаменте изображала упавших на колени детей, мальчика и девочку, и безликого человека, протягивающего им руку.

— О чём этот сюжет? — спросила я.

— Это Владыка дарует прощение своим заблудшим детям. Странникам.

— То есть это о нас?