Ловец тумана
Шрифт:
Он задохнулся, закашлялся, пораженный этой переменой. Рот его начал жить собственной жизнью, выдавая какую-то абракадабру.
Сева, путаясь в проводе наушников, попытался встать. Но старик мягко придержал его ладонью за плечо, возвращая обратно на сиденье:
– Мы плетем ту паутину, что не пропускает свет ваших солнц. Мы – те, кто обращает в пепел ваши сны. Те, кому не нужны причины… Те, кто разбивает зеркала окон и следует за струнами, свитыми из дыма и слез… Мы вышли ниоткуда. Уходим в никуда… Мы…
– Мы –
– Вспоминаешь?
– Прекратите! – Сева почувствовал, что срывается на крик. – Я не понимаю… Какого черта?! Кто вы такой?!
– Ты просто забыл. Но я знаю, что тебе поможет…
Старик навис над Севой. Навязчивый, как ночной кошмар. От него было не укрыться.
От него пахло странной смесью запахов – нечто связанное с прогулками по Сокольническому парку – конский навоз, возможно? И кислое пиво. И дешевый табак. И застарелый пот. И что-то еще. Неуловимое. Вязкое. Страшное.
Разум подсказывал Севе, что к нему прицепился обыкновенный бомж.
Его зрение склонно было согласиться. Его слух был в этом совершенно убежден. Осязание предпочло бы воздержаться. Вкус категорически отказывался во всем этом участвовать.
Обоняние же – говорило и «да» и «нет». Оно било в набат, бесилось и трезвонило, игнорируя своих более логичных товарищей.
Сева заранее знал, что это за запах. Что он несет с собой. Что он означает.
От старика пахло опасностью и приключениями. От него пахло дорогой.
– Я хочу сделать тебе маленький подарок, – сказал старик, скалясь в бороду. – Это поможет тебе вспомнить…
Поддернув рукав своей безразмерной хламиды, он раскрыл морщинистую ладонь. На ней лежал винно-красный елочный шар.
Точь-в-точь такой же, как и тогда. В детстве.
Тот самый шар.
2
Следующим утром Сева проснулся с тяжелой головой.
Накануне он допоздна засиделся в «рубилове-точка-ру», сначала поднимал долгожданный лэвел-ап – со второй попытки одолел-таки квестового босса, крепкого орешка, с которым никак не удавалось совладать раньше. Затем еще побегал по локациям, для куража… По итогам беготни одел троих нубов из своей гильдии в «оранжевые» обвесы. Хорошая ночь!
О ней теперь напоминали выстроившиеся рядком у стены пустые пивные банки, горечь во рту и такое чувство, что в черепную коробку сгрузили самосвал цемента.
Утро было какое-то неправильное.
Сбросив одеяло, Сева уселся на краю кровати. Посидел, тупо глядя на маленькую искусственную елку, стоящую на компьютерном столе.
Вот оно что…
Красный елочный шар. Случайный подарок того бомжа из метро.
Сева попытался припомнить обстоятельства, при которых притащил его домой, но из этого ничего не вышло.
Он определенно не принял из рук бородатого
Поезд как раз дополз до его станции. Он спрятал телефон в карман, встал и вышел, сторонясь непрошеного собеседника.
Никакого елочного шара он не брал.
Однако тот, несомненно, Именно Тот, винно-красный, мерцающий рубином, елочный шар одиноко приютился на крошечной елочке.
Елочку эту Сева купил в ностальгических целях.
Конечно, она никак не могла сравниться с той пушистой разлапистой красавицей, что появлялась под Новый год в родительском доме, в дни благословенного детства.
Но встречать Новый год совсем без елки?
Это было бы слишком печально даже для него, Севы – молодого человека, имевшего сперва по месту учебы, а потом и по месту работы прочную репутацию зануды, молчуна и ботаника.
Сева и впрямь был не очень разговорчив и общителен.
Иногда ему было проще нарисовать, чем объяснить словами.
Иногда казалось, что никто из окружающих просто не способен его понять. Ни одноклассники, ни сокурсники, ни коллеги по работе… Даже родители.
В такие моменты почему-то всегда вспоминался один и тот же эпизод из детства. Ничем не примечательный, бытовой, обыденный.
Детство его прошло вблизи реки Лихоборки, на севере Москвы. Даже в те годы Лихоборка ну никак не тянула на такое сильное определение, как «река» – что-то полноводное, разливающееся от края до края… Так, что редкая птица долетит до середины! Что-то сродни мощному голосу Зыкиной и мощным страстям Стеньки, кидающего княжну прямиком в набегающую волну.
Там все было совершенно другое.
Маленький, весь какой-то скукоженный водяной поток, ручеек, насыщенный солями тяжелых металлов и нефтепродуктами.
Жалкая ниточка воды, протянувшаяся среди царства бетона и асфальта.
Севу вновь и вновь тянуло к ней.
Как и в тот день, когда он стоял на шатком мостике и смотрел вниз, на то, как вода, бурля и гудя, преодолевает созданную человеком искусственную преграду.
Что это был за звук! Что это был за напор!
Лихоборка безумствовала.
Дикое бурление, отдающийся эхом под сводами мостика шум, рев необузданной стихии.
В этом звуке было что-то первобытное. В этом звуке мнились Ниагара и Игуасу.
Это было – настоящее!
Крошечная речушка Лихоборка продолжала свою борьбу, даже сжатая со всех сторон асфальтом и бетоном, разделенная запрудами и рассекателями. Она не сдавалась. Она негодовала и кипела. Она билась.
Это как-то вдохновляло.
Спуская воду в унитазе, Сева как будто вновь услышал тот самый звук.
Тот, да не тот. Вообще ничего общего.
Сева поморщился, обеими ладонями потер лицо. Прошлепал босыми пятками в кухню, жадно напился из чайника холодной заварки.