Loving Longest 2
Шрифт:
Аракано…
Я прошу…
Пожалей его… он совсем один… укрой его, защити… умоляю тебя…
Не надо было его отпускать… но разве можно было знать? Не отдавай его! Не отдавай! Ни за что!
Никому!
И прости меня…
Простите меня все…
Прости меня, пожалуйста… брат…
Разве я мог знать, что всё так обернётся. Разве я мог знать, что игра превратится в кошмар.
Разве я мог знать, что это такое.
Я
Он не тает. Он остаётся на моих ресницах.
Мне кажется, что ты в лихорадке. И я тоже.
Сердце? Глаза? Кости? Что это такое? О чём ты говоришь? Что тебе нужно?
Если бы я смог коснуться тебя, может быть, моё тело смогло бы утолить твою жажду.
На моём мече нет крови.
В тебе больше нет крови.
В чёрном затоне у самого берега закрутилась вода, взрывая песок; яростные, тугие струи вздымали вверх и крутили тяжёлые камни, ломали раковины. Почти невидимое, злое зелёно-лиловое сияние пронзило воду внезапной болью. Взметнулось облако пловучих, чёрно-зелёных волос, и в прозрачной пене появилась гибкая фигура Оссэ, яростного господина морей.
Старая ива уходила корнями в воду, тонкие кружевные ветви тонули в волнах, и нежные листья на их кончиках превращались в мёртвые, склизкие ошмётки. Из ветвей, от коры ивы шёл тёмный дух растительного разложения: там пахло мхом, гнилой кожей, тухлой рыбой и улитками. Где-то из-за трёх стволов старого дерева послышался голос — ласковый, улыбчивый, весь какой-то мягкий и сладкий.
— Оссэ, мне нужна твоя помощь.
— Сейчас?
— Чем скорее, тем лучше.
— Я не уверен: мой повелитель Ульмо сейчас гневается из-за того, что происходит в Средиземье: я боюсь вмешиваться.
— Оссэ, мы уже столько раз с тобой говорили об этом. Ты айну: ты сам повелитель вод Эндорэ. Ульмо слишком много занят тем, что его не касается: он то помогает Тургону, то провожает в плавание юного Эарендила… А мне-то всего нужно, что получить то, что мне принадлежит.
— Я постараюсь.
— Прошу тебя. Я сделал ошибку. Мне нужно покинуть этот город как можно скорее.
— Назначь день; подай знак.
— Договорились…
Сладкий голос растаял, и берег стал ещё темнее. Ива, одинокая и холодная, шелестела на ветру, пустая, покинутая. Из её покрытых бледным лишайником гнилых корней словно раздавался в волнах тихий шёпот: обманщик, обманщик, обманщик…
И тому, кто убегал от берега под сень дворца, показалось, что среди безвольных ветвей появилась тонкая, бессильная белая фигура с петлёй на шее; она качалась среди листвы, а запах мёртвых стеблей и ракушек полз всё выше и выше по берегу.
«Что тебе надо? Чем же это я тебя обманул? Я ничем тебе не помешал. Я не предатель. Да, я не предатель. Подумаешь. Мне даже Финвэ никогда не является, а ты…»
Он лгал, как всегда.
Каждое утро, открывая глаза, он слышал
х р я п
х р я п
х р я п
====== Глава 38. Пусть никто не вмешивается ======
— Убийство, — сказал Неджет, оглядываясь на изумленных зрителей. — Пусть никто не вмешивается.
Разноголосая улица повторила: убийство, варварское и ужасное убийство, убийство, убийство, убийство! Слово катилось от дома к дому, эхо передавало его от камня к камню, пока голоса, все затихая, не слились в отдаленный гул, казалось твердивший то же слово.
Чарльз Диккенс. «Мартин Чезлвит»
Тургон спустился в свой маленький сад; он увидел, что Пенлод оставил для него на бортике фонтана горящий фонарик (это очень тронуло Тургона), и в свете этого фонарика рядом под цветущим деревом стоял Туор.
— Я тебе так рад, Тургон, — сказал Туор. — Я очень скучал по тебе. Я всё время о тебе думал. Часто видел тебя во сне. Воронвэ говорил, что убитые эльфы часто являются во снах и пугают родичей, но все сны о тебе были добрыми. — Он хотел подойти к Тургону, но тот отстранился и вытянул руку, сказав:
— Туор, подожди. Мне сказали, что ты не очень жалуешь бывших пленных. Ты хорошо подумал, прежде чем заговорить со мной?
— Нет, нет! — ответил Туор. — Я никогда бы не отказался от тебя. Ни за что. Может быть, я и не хотел покровительствовать тем, кто был сломлен, выдавал собратьев Врагу, или тех, кто… ну… позволил над собой надругаться, потому что…
— Позволил, Туор? Ты бы мог этого не позволить девяти здоровым мужчинам, да ещё и лёжа на земле с треснувшим черепом? Ты мог бы не позволить Гортауру, лёжа на столе у него в подземелье, полосовать тебя ножом, чтобы…
Тут самообладание всё-таки на миг изменило Тургону; его голос задрожал и оборвался.
— Не надо, — сказал Туор.
Тургон помолчал и сказал:
— Я благодарен тебе. Очень. Ты спас мою дочь. Ты спас, кого мог. Я люблю тебя по-прежнему, Туор, и я надеюсь, что ты не будешь думать обо мне очень уж плохо.
— Я не думаю, — ответил он. — Да, спас. Но… — Туор откинул со лба густую прядь светлых волос, и в мягком розовом свете фонарика Тургон увидел, что в них блестят нити седины. — Я ведь старею, Тургон. Ты по-прежнему не жалеешь о том, что я стал твоим зятем?
— Туор, я как никто иной знаю, что лучше счастье хоть на краткий миг, но настоящее счастье, чем десятилетия прозябания рядом с тем, кто тебе безразличен, — ответил Тургон. — Сам я ни о чём не жалею, и надеюсь, что моя дочь — тоже.
— Идриль… — сказал Туор жене. — Я тут говорил с твоим отцом. Сегодня вечером. Я тебя понимаю, но всё-таки надо было мне сказать… Ты прости меня, что я раньше так… что не привечал бывших пленных. Больше не буду. Правда. Знаешь, что я думаю?
— Что?