Loving Longest 2
Шрифт:
— Прости, что я так к тебе пристаю, — тихо вздохнула Индис, глядя, как Фингон сплетает вместе её косу и косу Финарфина; у сына цвет был чуть темнее, и это было очень красиво. — Ты такой красивый, милый, Инголдо, я бы так хотела увидеть твоих детей! Я понимаю, вам с Эарвен хочется ещё повеселиться, попутешествовать; ну так оставьте своего ребёночка мне, я с такой радостью с ним посижу! Да и папа будет не против…
— Папа будет не против! Надоело! Уехать, что ли, к твоему родичу Тинголу в Эндорэ… — злобно, сквозь зубы, говорил Финарфин жене вечером.
— Послушай, — сказала жена, — ведь это возможно…
— Этого никогда не будет: ты не хочешь беременеть, а я не хочу исполнять супружеские обязанности, — уныло ответил Финарфин.
— Инголдо, будет… — почти беззвучно прошептала жена. — Послушай, я знаю один способ…
Финарфин не ожидал, что сможет полюбить детей, но всё-таки это произошло. Добрые, хорошо воспитанные, они не доставляли никаких хлопот и даже когда они окончательно переезжали от Индис в их дом в Тирионе, большую часть времени проводили в доме Финголфина с Фингоном и…
…и с Тургоном.
Всё было бы так хорошо, если бы не Тургон.
На маленького Тургона Финарфин почти не обращал внимания: он был тихим и замкнутым ребёнком, который часами складывал мозаики из стекла, сидя на краю фонтана. Но потом он вырос. Финарфин хорошо помнил, как пришёл однажды в дом Финголфина после многомесячного перерыва, и рядом с братом стоял Тургон — словно его прекрасное, ещё более светлое и беспорочное отражение в прозрачной воде. Он был выше отца, тоньше и волосы у него были длиннее. И если Финарфин о Финголфине запретил себя думать, потому что тот был его родным братом, потому что он возненавидел бы его, если бы узнал о его чувствах, то Тургон выглядел так, словно бы никто даже не имел права думать о нём — его серые глаза словно бы и не глядели на тебя. Смотря ему в лицо, Финарфин видел как будто бы лучистое, прекрасное — но непрозрачное стекло; он мог лишь пытаться заглядывать в это стекло, но никогда ничего не мог увидеть за ним, как будто бы это был прекрасный дом, куда его никогда не пустят.
Финарфин пытался оставаться с племянником наедине, удерживать его разговорами, придумывать какие-то совместные дела, но всё время видел, что тому невыносимо скучно общаться с ним, что он для Тургона не существует. Он видел, что эту непроницаемую преграду Тургон раскрывает только, когда рядом родители или старший брат, иногда — для его сына, Финдарато. Финарфин завидовал сыну, но не слишком: на самом деле Финарфин хотел, чтобы Тургон до боли сжал его в объятиях, повалил на песок в саду, раздвинул ноги, как женщине; может быть, даже, чтобы ударил по лицу; хотел полностью оказаться в его власти, что бы ни было.
Но он прекрасно знал, что соблазнить Тургона на такое нельзя ничем.
Однажды летом они с семьёй Финголфина жили в доме на Тол Эрессеа. Было очень жарко, и Финарфин заметил, что Тургон уходит куда-то далеко по берегу. Он незаметно последовал за племянником, спрятался за камнями — и увидел, как Тургон сбрасывает с себя одежду, увидел очертания его бёдер, ягодиц, увидел всю его наготу, как его волосы стелются по блестящим тёмным волнам; как он выходит на берег. Он не смел подойти ближе, зная, что его следы будут видны на пляже, но он видел, как спящий Тургон свернулся калачиком,
Финарфин приходил сюда ещё несколько раз. Каждый раз было всё стыднее и стыднее; мечты были всё жарче и жарче.
И однажды, отойдя уже далеко от моря, он зашёл в цветущую рощу глициний; розовые лепестки падали ему на влажный лоб и прилипали к щекам. Там, на тропинке, на фоне розового неба, он увидел черные очертания высокой фигуры. Да, он знал, что это не Тургон; он понял даже, что это не эльда. Но он позволил незнакомцу прикоснуться к себе, позволил снять с себя одежду и позволил всё время, пока серебряный свет Тельпериона заставлял словно парить в воздухе лиловые соцветия, давать себе уроки. Он узнал, как удовлетворить, насытить своё тело, используя при этом тела других.
— Приходи завтра, мой сладкий Арафинвэ, — шептал незнакомец, — дай мне прикоснуться к твоим медовым кудрям…
Финарфину было так обидно, что он столько лет жил без всего этого, что насытиться ему становилось всё труднее и труднее. И тогда Мелькор сказал, что есть и другие юноши помимо гордого Тургона, — юноши, которые не посмеют отказать сыну нолдорского короля…
…Алдамир немного испортил ему настроение своими слезами, но удовольствие того стоило. Он поднялся наверх, убедился, что Алдамир ушёл, закрыл дверь. Потом спустился в подвал, чтобы проверить, что там всё в порядке, и почувствовал, что там кто-то есть.
На полке горел светильник, а рядом стояла Эарвен. На ней была розовая, вышитая золотом блузка, груди не было видно (хотя, надо признать, она у неё была небольшая) и на ней были серебристые нижние штаны Алдамира, которые тот, видно, не успел или уже был не в силах надеть, спущенные до середины бёдер. Финарфин рассмеялся, подошёл к ней; он был слегка пьян — выпил и до, и во время того, что он делал с Алдамиром.
— Сними их, — сказал он.
— Тебе-то это зачем? — сказала она.
— Чужие ведь, — ответил он, смеясь.
— И как я в спальню пойду?
— А где твоё платье… юбка? — спросил Финарфин, отпивая ещё из серебряного кубка, стоявшего на винной бочке.
— Тебе какое дело! — ответила жена. Ему показалось, что она тоже что-то пила. — Раз тебе так не нравится, снимай сам.
Он стянул с неё, не глядя, штаны, почувствовав ещё раз запах того, что здесь произошло. Он не ожидал, что желание захватит его снова. В конце концов, всё было не так уж плохо. И даже совсем не противно, особенно в качестве третьего блюда, после, когда первые желания уже утолены.
Финарфин не очень удивился, когда жена сообщила ему, что беременна. Он был совсем не против шестого ребёнка, но почти сразу заметил, что Эарвен ведёт себя странно. Подумав, он понял, что в доме вообще многое стало странным после того, как ушла Луинэтти.
Анайрэ
На полу палатки стоял обтянутый промасленной тканью небольшой лёгкий ящик, с которым они давным-давно путешествовали по Аману. Дрожащими руками Анайрэ бросила в него два тёмных прочных платья, потом чёрный плащ. Пешком, так пешком, она готова.