Ловкач и Хиппоза
Шрифт:
Впереди показался хилый деревянный мостик – четыре сдвоенных бревна, покрытых досками. Мостик в самом узком месте перебегал речку. За речкой, еле различимая в выгоревшей пыльной траве, дорога шла вдоль песчаного берега вбок и вверх, пряталась в рощице на склоне.
Хиппоза, не унимаясь, продолжала монотонно бубнить:
– Она к нам с чистым сердцем, а ты ей все обломал… Бездарно как-то все вышло…
Я бросил на зануду короткий взгляд. Она как раз с наслаждением облизывала ложку, не прекращая, впрочем, своего бухтенья:
– И молока как следует не попили. Когда ты еще парного молока попьешь?.. Ну, подумаешь, на час позже бы выехали… Гоним чего-то,
– Ты наконец замолчишь, или нет?! – рявкнул я.
– Сам молчи! Не заставь я тебя вчера ночью на шоссе повернуть, что было бы? Загнулся бы бабыксюшин сынок Лешенька, как пить дать загнулся! А так – живет, как миленький. Небось сегодня уже с похмелюги мучается.
Я искоса посмотрел на эту беззаботную малолетнюю дуру. И решил выложить правду. Пусть привыкает, что жизнь не только сладкие ватрушки раздает.
– Не мучается, – сказал я.
– Думаешь, от наркоза кайф словил? – засмеялась Хиппоза.
– Умер он. Прямо в приемном покое.
Хиппоза поперхнулась смехом:
– Врешь!
– С таким ранением, как правило, не выживают…
Это была правда. То, что он практически не жилец, я понял сразу же, в самую первую минуту, как только мы приехали на хутор, и я увидел у мужика под полотенцем то, что и следовало ожидать – развороченные, порванные кишки и желудок. Да еще и перемешанные с ошметками навоза и грязи: как минимум гарантированный перитонит, если поблизости нет моря антибиотиков и мало-мальски нормального госпиталя. Я уже встречался с подобными ранениями. И в Афгане, и на кавказских войнах. Особых эмоций увиденное у меня не вызвало, я еще и не такого насмотрелся. Не совсем обычная штыковая рана в полость живота. Шансы выжить у него, на мой взгляд, были двадцать к восьмидесяти. Потому что перитонит почти гарантировал газовую гангрену, с которой никакие антибиотики не справятся, только скальпель. К тому же и лежал он так уже с добрый час. А умер он, скорее всего, от элементарной потери крови. Впрочем, не знаю. Я не доктор.
Хиппоза несколько секунд молча смотрела на меня широко распахнутыми глазами, пока до нее доходил смысл моих слов. И вдруг она метнула банку и ложку в отрытое окно, ринулась на меня, схватила за куртку, затрясла, заорала:
– Это все ты! Ты во всем виноват, ты! Это ты сразу на шоссе не остановился!
Невольно, защищаясь, я отпустил на мгновение руль, машина соскользнула с колеи и медленно поворачиваясь вокруг оси, боком сползла в раскисшую лужу у мостика. Мотор заглох.
– Ненавижу! – трясла меня Хиппоза. – И ты молчал?! Ничего не сказал бабе Ксюше? Ненавижу-у!..
Она все-таки вывела меня из терпения!
– А ты бы ей сказала? – ответно заорал я, чувствуя, как глаза застилает от бешенства багровый туман. И тоже затряс эту идиотку:
– Прямо так все и выложила? Матери про сына, да?! Ты у нас добрая?.. Да пошла ты к матери!..
Я оттолкнул от себя Хиппозу и шагнул из машины в чавкнувший чернозем. Достал сигарету. Подержал в губах и выплюнул – и курить мне не хотелось. Ничего не хотелось. Я повернулся и сел за руль.
Включил движок, молясь всем богам, чтобы мы не сели на днище – кто нас тогда отсюда вытащит?
"БМВ", натужно завывая, выползала к мосту. Из-под колес летели фонтаны грязи, залепляя заднее окно. И мощный движок не подвел. Я медленно вывернул из жидкой грязи, выехал к мосту, осторожно переехал на другую сторону и, добравшись до свободного от прибрежных кустов пологого песчаного куска берега, задом загнал машину на мелководье.
Стянул ботинки. Потом вытащил из багажника
Кое-как вымыв машину, я зашвырнул ведро в багажник. Злость моя еще до конца не прошла. Прихватив из машины куртку, я отошел в сторонку. Снял кобуру с "макаровым", засунул ее под брошенную на песок куртку. Разделся до пояса и с наслаждением вымылся холодной речной водой. Расстелил куртку на берегу под тенистой ивой, улегся на нее и только тогда с наслаждением закурил.
Краем глаза я видел, как Хиппоза вылезла из машины. Медленно, заплетая одну ногу за другую, опустив голову, словно нашкодившая собачонка, подошла ко мне и присела рядом. Сорвала травинку, покусала ее. Над речкой разрезали воздух ласточки. Ветерок шевелил узкие листья ивы, бросал на ее лицо колеблющиеся тени.
– Наверно, опять дождь будет, – тихо сказала Хиппоза, глядя на речку.
Я молчал.
– Или гроза…
– Почему это? – буркнул я.
– Ласточки низко летают…
– Не выдумывай, – проворчал я. – Вовсе не низко.
– Да, – покорно и быстро согласилось это непредсказуемое создание. – Извини, я ошиблась. Вовсе не низко. Высоко летают. Не будет больше грозы.
Я посмотрел на нее и, не выдержав, захохотал. И Хиппоза засмеялась, набросилась на меня, затормошила. Повалила на прохладный песок. А потом она вдруг притихла, потому что ее прозрачно-серые, в коричневатых крапинках глаза оказались близко-близко возле моих.
Она медленно обняла меня за плечи и уже потянулась своими губами к моим. Мои руки скользнули по ее длинной спине, вниз, к ложбинке, ведущей к упругим ягодицам, и тут глаза ее внезапно расширились и она дико заорала.
– А-а-аа! – визжала она на одной невероятно высокой ноте.
И я тоже дернулся и заорал, как ненормальный.
Она орала, потому что увидела ползающих у меня в волосах пару здоровенных ос, а я – потому что почувствовал обжигающий укол в левый бок.
Как потом выяснилось, мы с ней, не заметив, улеглись прямо на гнездо земляных ос.
Мы оба вскочили. Хиппоза прыгала на месте, словно обезьяна, размахивая руками. Я от нее не отставал, слыша сквозь ее непрекращающиеся вопли нарастающее рассерженное гуденье. Наконец я, полуоглохший от хиппозиных воплей, сообразил, что надо делать. Я схватил ее за руку и поволок ее за собой. Мы пробежали пару метров, ввалились в воду и поплыли в сторону от берега, беспрестанно ныряя, в надежде, что злобные летающие твари от нас останут.
Но оказывается, осы и не собирались нас преследовать. И мы уже просто так, может быть, от радости, что осы улетели, стали плескаться и плавать в прозрачной речной воде. Ей-то простительно было веселиться с телячьей радостью, малолетке. А вот что на меня нашло, старого идиота, не знаю. Хотя могу догадаться. От переизбытка чувств Хиппоза время от времени испускала пронзительные индейские вопли. Она смеялась, визжала и брызгала в меня холодной речной водой. А потом она улеглась на мелководье возле прибрежных камышей на спину и раскинула руки. Серебряный крестик покоился между грудей, обтянутых мокрой футболкой. Течение медленно ее разворачивало. Я вылез из воды. Уселся на траву и стал смотреть на девушку. Я просто смотрел на нее, и на душе у меня становилось спокойнее. И тоска была уже не такой острой, а ласковой и чуть печальной. А девушка лежала в воде и глядела в небо. Я поднял голову и тоже посмотрел на него. Небо было чистым, спокойным и бесконечно глубоким.