Ловкачи
Шрифт:
— Не меня надо благодарить, — скромно ответил Пузырев, — а другого…
— Конечно, вы правы, но все-таки все сделано вами. Богач-благотворитель обо мне и не знал бы ничего без вашего участия. Итак, завтра мы отправляемся!
— Да, в три часа дня, с почтовым поездом. Он идет несколько дольше скорого, но вам и не совсем здорова была бы чересчур быстрая езда.
— Конечно, конечно.
Больной заволновался и, вставая с кресла, в котором проводил эти последние дни, как надежды вновь придали ему хоть немного силы, сказал:
— Надо укладываться.
—
— Какой вы добрый! Брат родной не мог бы выказать более заботы, нежели вы. Чем и когда отслужу я вам это?
В последних словах Страстина вдруг зазвучало сомнение. Пузырев поспешил успокоить его.
— Полноте, пожалуйста! Случай приведет — и отблагодарите, да еще как.
Сам же он думал в это время про себя не без иронии: «Знал бы ты только, какую я от тебя благодарность жду, так сомнение скоро бы тебя оставило. Да к чему только тревожить тебя? Живи хоть последние недели, отсчитанные тебе здоровьем и судьбою, в покое и холе, бедняга!»
А вслух он спросил:
— Где ваше белье? Вы сидите в кресле и только приказывайте да присматривайте, как я буду ваш чемодан добром вашим упитывать. Вот в комоде мягкое белье, — продолжал он, доставая вещи. — Оно пойдет на дно чемодана; крахмальное же сверху.
Он подумал, что вряд ли в крахмальном встретится надобность.
— Затем сюда уложим вашу одежду. Что вы в дорогу хотите надеть?
— Я думаю так и ехать, в чем я сейчас, — ответил Страстин.
— И прекраснейшее дело! Стало быть, все остальное можно укладывать?
— Да, пожалуйста! Но, право, мне ужасно перед вами совестно.
— Это вы бросьте.
Он продолжал свое дело и по окончании его несколько раз переспросил, все ли и не забыто ли что? Потом он запер чемодан и присел.
— Хозяйке за квартиру я сейчас все уплачу. Вы же сегодня займитесь чем можете, почитайте хоть, если вам лучше и это вас не слишком утомляет…
— Я бы хотел проехаться по Москве. Так хочется до отъезда побывать в тех улицах, по которым я прежде, бывало, совсем здоровым бегал бодро и весело, — пояснил он свое желание.
— Холодновато сегодня.
— Я закутаюсь потеплее, притом дорогою не буду говорить.
— Хорошо. Только в таком случае я найму вам извозчичью карету…
— Что вы, что вы? Опять какой расход из-за моей прихоти! — испугался Страстин.
— Расход пустой, о котором и говорить не стоит, — остановил его Пузырев. — Через четверть часа у ворот вас будет ждать карета. Смотрите не простудитесь. Да не хотите ли, чтобы и я с вами поехал?
— Пожалуйста!
Интонация была не только искренняя, но в ней слышалась даже радость предложению. Явившееся было у Пузырева подозрение мигом исчезло: он уже не опасался более, как бы его больной куда не заехал, и через полчаса они катили вместе по Арбату в наемной карете.
Потом кучер свернул в один из многочисленных переулков.
Странным показалось Пузыреву, зачем это Страстину понадобилось сюда ехать? Но вскоре дело разъяснилось.
— Прикажите кучеру
— Что вы хотите делать? — спросил его Пузырев. — Кто тут живет?
— Не беспокойтесь, я из экипажа не выйду, нет. Я только хотел показать вам дом, в котором жила девушка, взявшая мое сердце и, быть может, мою жизнь… Теперь она замужем, а я…
Он не выдержал и, взяв руку Пузырева, в сильном волнении сказал:
— А теперь пускай кучер едет. Я еще раз хотел увидать этот дом, в котором тщетно надеялся найти счастье. Поедемте.
Григорий Павлович Страстин более не распространялся о пережитом им горе, да и Илья Максимович не расспрашивал его. Он давно уже знал кое-что из его романа и предполагал даже, что вся эта печальная история и являлась главною причиною его неизлечимого недуга.
Кучеру наемной кареты было приказано ехать домой, но дорогою Страстин попросил своего спутника:
— Нельзя ли, Илья Максимович, еще проехать нам по всему Кремлю? Хочется хоть ночью, при лунном свете, взглянуть и полюбоваться на гордость и красу Москвы.
Конечно, и это желание было исполнено. Наконец вернулись домой. Больной даже от столь короткой прогулки в закрытом экипаже, а может быть, и от волнения чувствовал некоторое утомление и вскоре лег.
— Постарайтесь заснуть, — советовал ему Пузырев, — и если есть, то примите-ка на ночь еще один мой порошок. Завтра в путь, и надо для этого быть бодрым. Я тоже отправлюсь к себе, уложу с вечера мои скудные пожитки да завалюсь пораньше.
— Какой вы добрый! Чем и когда отблагодарю я вас за все? — повторял уже неведомо в который раз расчувствовавшийся Страстин.
На другой день действительно с почтовым поездом Курской железной дороги ровно в три часа дня они оба выехали на благодатный юг. Места у них были во втором классе, и дорогою Пузырев старался окружить больного возможным комфортом.
По приезде на место Илья Максимович немедленно побежал искать приличное помещение, не желая жить все время в гостинице.
Он удачно попал, по указаниям местного извозчика из крымских татар, на недурную квартирку со скромной, но приличной обстановкой. Квартирка помещалась в совершенно особом флигельке, состояла из трех комнаток, к ней прилегал небольшой садик, а что касается продовольствования, то хозяева взялись доставлять своим постояльцам обед из двух блюд и ужин из одного за сравнительно добросовестную цену.
Хозяева эти состояли из вполне приличной семьи, поселившейся сюда ради благоприятных климатических условий. Он, то есть глава семьи, что-то писал и куда-то каждый месяц отсылал под заказною бандеролью, взамен чего обыкновенно недели через две им получались по почте книги и денежные повестки почти всегда рублей на двести. Она, то есть хозяйка, была молода, симпатична и всегда улыбалась. По утрам она хлопотала по дому и, видимо, много времени посвящала кухне, а вечером она либо уходила с мужем, либо сидела перед домом рядом с ним и любовалась на море, быстро чернеющее и загадочно шумящее с наступлением ночи.