Ловкая бестия
Шрифт:
Да и задания стали совсем другие, более бесчеловечные, что ли…
Я понимаю, что в предстоящей работе нам пришлось бы испытать многое. Но, может быть, по наивности полагала, что существуют какие-то этические границы, которые переходить не стоит.
С недавнего времени в нашей группе стало открыто поощряться стукачество и взаимная слежка. Считалось нормальным, если одна из студенток информировала администрацию о политических взглядах своих сокурсниц, об их отношении к «событиям октября 1993 года», как скупо формулировалась наверху эта российская трагедия.
Также
И мне не раз приходилось выслушивать от преподавателей нотации, из которых я понимала, что то или иное неосторожно вырвавшееся у меня высказывание по адресу какого-нибудь уж очень придирчивого педагога дошло до начальства от студентки, которая в тот момент переодевалась рядом со мной в раздевалке.
Атмосфера стала просто непереносимой, и если бы не годы учебы, которые уже стояли у меня за спиной, и определенный вкус к своей работе, который я стала чувствовать не в последнюю очередь благодаря полковнику Анисимову, то я бы не раздумывая подала документы об отчислении, наплевав на неудавшуюся карьеру.
Полковника Анисимова сменил майор Смирницкий. Только теперь я поняла вещий смысл пословицы «что имеем — не храним».
Этот солдафон исполнял свою работу не без удовольствия, но она заключалась для него прежде всего в том, чтобы добиться от нас полного подчинения и безоговорочного послушания через отказ от себя, от осознанного выполнения заданий, которое так тщательно и любовно воспитывал в нас полковник Анисимов.
Для майора Смирницкого мы были не более чем «бабенки», которых нужно побыстрее натаскать в положенных предметах, и воспринимал он нас как однородную массу, никого не выделяя. Даже фамилий он не помнил и все время носил с собой тетрадочку, с которой сверялся перед тем, как выкликнуть кого-то из нас.
— Эта… как ее… Охотникова, — зыркнув в блокнот, орал майор, прохаживаясь перед строем. — Два шага вперед. Почему Америку хвалим?
— Какую Америку?
— Какую? — Майор снова заглянул в свои записи. — Северную, Охотникова!
— Объясните, пожалуйста, товарищ майор, что вы имеете в виду, — попросила я.
— Это вы должны объяснять, — буркнул Смирницкий. — Позавчера после упражнений по самообороне без оружия вы, Охотникова, заявили, что на вас грузинские кроссовки расползаются и что вам надо бы попросить отца, чтобы тот достал вам адидасовские. Было?
— Так точно, — процедила я сквозь зубы. — Но разве нам нельзя…
— За себя говорите, Охотникова, — оборвал меня Смирницкий. — Не надо прятаться за спину коллектива, среди которого вы ведете пропаганду.
И ведь это не курьез, а всего лишь один случай из многих десятков.
Можно было подумать, что для Смирницкого время остановилось и сейчас на дворе не девяносто пятый, а начало брежневской эры.
Майор по-прежнему вдалбливал нам, что Америка является нашим главным конкурентом на мировой арене и что все байки, которые говорят по телевидению про мир и дружбу, — это для обывателей, а мы, мол, должны отдавать себе отчет,
На нервы эта постоянная идиотская пропаганда действовала не лучшим образом, а сам майор вспоминался с добрыми чувствами лишь в том случае, если занятия вдруг отменялась и Смирницкого вызывали в штаб.
Однако вскоре учеба почти совершенно прервалась, и вся наша группа целиком переключилась на выполнение «спецзаданий», большинство из которых заключалось в многочасовом сидении с готовыми к бою автоматами в бронемашинах в качестве так ни разу и не затребованной группы поддержки во время проведения различных военных операций в разных точках страны.
Впрочем, страна постепенно стала слегка размывать свои границы, в одно и то же время и позволяя и не позволяя существовать на своей территории государственным образованиям, хотя некоторые из них явно были не удовлетворены существующими на данный момент правами автономии. В первую очередь, естественно, это касалось Чечни.
Нас дважды вывозили в Грозный на самолетах, и я своими глазами видела, к чему приводят авантюры большой политики и как за них расплачиваются мирные граждане и связанные присягой солдаты.
Мне уже начинало казаться, что я скоро стану такой же безымянной пешкой, обученной драться, убивать, входить в доверие, обольщать и обманывать.
Что основное мое предназначение — каким оно видится моим учителям — быть передвинутой на нужную клетку пухлым волосатым пальцем какого-нибудь министра или финансового деятеля.
В любом месте, куда меня забросят, будет раздаваться стрельба, литься кровь, будут гореть дома, взрываться автомобили.
И главная моя задача, которую мне прямо никто никогда не сформулирует, — сделать так, чтобы количество пролитой крови было прямо пропорционально полученной неизвестным мне деятелем прибыли, измеряемой в деньгах или «единицах власти» (еще неведомая науке, но хорошо знакомая в политике величина).
Я оглядывалась на прожитую жизнь и временами ловила себя на мысли о том, что все это происходило как бы не со мной — о той, прежней девочке из Владивостока и девушке из «ворошиловки», я подчас думала как о чужом человеке, честно сказать, сейчас мне малоинтересном, хотя и привлекательном своей наивностью.
Наверное, просто я лицом к лицу столкнулась с теми сторонами жизни, которые в обычном человеческом опыте присутствуют не столь часто и расцениваются скорее как досадные исключения, замутняющие в общем ясную и светлую картину мира.
Для меня же эти негативные эпизоды были ежедневной реальностью.
Крамольная мысль о том, что стоит оставить карьеру хотя бы ради самосохранения — духовного прежде всего, а не физического, — становилась с каждым днем все упорнее, и я уже всерьез обдумывала, как это получше провернуть без излишнего шума.
Мне не хотелось «хлопать дверью» и уходить со скандалом, ведь все мы жили в такой ситуации, когда покинуть учебное заведение разведведомства было все равно что дезертировать с поля боя во время сражения.