Ловкость рук
Шрифт:
– Очень вкусно, спасибо.
Урибе терял свой облик. Грим расползался по лицу, краски смешивались, между черных губ сверкали белые зубы.
Комната была освещена тремя свечами в канделябре. Пламя сильно колебалось. Урибе едва сдержал судорогу, пробежавшую но телу.
– Здесь сквозняк, – сказал он. – Посмотри-ка, хорошо ли закрыто окно.
Блондинчик поспешно вскочил. Войдя в каморку, Урибе запер дверь на ключ и положил его в карман. Теперь юноша не знал, чем все это могло кончиться.
Он плотно прикрыл раму, и пламя
– Как темно, – сказал он. – И как тихо.
Юноша снова уселся на свой соломенный стульчик, продолжая с опаской поглядывать на размалеванное лицо Урибе. Что-то в его движениях и в манере говорить было ему знакомо.
Танжерец не обращал на блондинчика никакого внимания. С задумчивым видом он мочил в скипидаре носовой платок и осторожно стирал им краску с лица.
– Тебе понравился мой грим? – сказал он наконец.
Юноша кивнул.
– Очень здорово получилось, – пробормотал он. – Вы напрасно его стираете.
– Мне всегда нравилось наряжаться, – продолжал Урибе. – В детстве у меня было множество масок и костюмов. Моя мать была импрессарио, и я выступал и в театрах, и в цирках. Иногда я выкидывал непристойные номера. Но обычно я просто плясал. И все время мечтал о карнавале. Мне очень нравится, когда люди надевают яркие костюмы и маски и гуляют по улицам. Ты никогда не пробовал наряжаться женщиной, краснокожим или пиратом?
– Нет.
– Ну так надо попробовать. Когда мы жили в Танжере, я дружил с ватагой маленьких сорванцов. Они-то и научили меня наряжаться. У меня были настоящие бурнусы, накидки из верблюжьей шерсти, собирал я и музыкальные инструменты: бендеры, типле, тебели, гермбрики, деранги и различные виды кастаньет. Ребятишки обычно наряжались в звериные шкуры и прицепляли к щиколоткам коконы бабочек. Как все было тогда прекрасно…
Урибе достал на кармана зеркальце и, смотрясь в него, стал счищать краску с бровей. Присутствие юноши действовало на него успокаивающе. И все же он разрывался между необходимостью молчать и желанием выложить все начистоту.
– Это, должно быть, было очень далеко, – услышал он голос юноши.
– Да, в Африке.
– В Африке? Вы были в Африке?
– Я был во всех пяти частях света и на полярных шапках, – ответил Урибе. – Но мой родной город Танжер!
Он провел платком по губам и замолчал, переводя дыхание.
– Отец занимал там важный дипломатический пост. Мои родители были приверженцами графа Куденкова-Калерги, и, когда мне было всего семь лет, они заставили меня выучить эсперанто. К этому времени я уже знал французский, английский, немецкий, итальянский языки, греческий и латынь, на они настояли на том, чтобы я выучил еще и этот язык. Хочешь, я что-нибудь скажу на эсперанто?
– Я все равно ничего ее пойму, – ответил юноша.
– Ха! Да разве мы понимаем друг друга, даже когда говорим на одном языке? Разве есть настоящее общение
Его слова растекались по комнате, наталкивались на глухие стены и смешивались с доносившейся из мастерской веселой музыкой.
– Я думаю… – начал блондинчик.
– Кажется, тебя никто ни о чем не спрашивал.
Урибе прекратил вытирать с лица краску и с неудовольствием посмотрелся в зеркало. Он выглядел постаревшим, усталым. Присутствие этого тупицы одновременно и успокаивало и раздражало его. Два часа выпали из памяти. Пустота. Провал. Урибе схватился рукой за лоб. Ему хотелось напиться еще больше. Так и не удалось убежать от самого себя. Не помог и маскарад.
Он потрогал кончиками пальцев ушибленное место. Вместо только что стертой краски на щеке темнел синяк цвета сырой печенки. «Припомним, – сказал он себе. – Были две маленькие гориллы. Я сидел с ними рядом. Гладил их». Нет, не то. Его избили в туалете. И потом почти волоком вытащили на улицу.
Руки его с жадностью схватили рюмку. Она была пуста. Он тут же нащупал бутылку. Она тоже была пуста. Урибе, задыхаясь, обернулся к юноше.
– Послушай-ка, – сказал он. – Ты ведь умненький мальчик и, надеюсь, поможешь мне выпутаться. Выслушай меня. Будь только очень внимателен и не пропусти ни словечка.
Юноша с ужасом смотрел на него. Стерев густой слой краски, Урибе словно обнажил свое подлинное лицо. Юноша уже где-то слышал этот голос, видел эти жесты. Несколько часов назад в баре на Эчегарай этого типа, совершенно пьяного, вышвырнули на улицу. Он приставал к посетителям с теми же омерзительными намерениями.
Блондинчик почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу. Он вспомнил, что Урибе запер дверь на ключ, который спрятал в кармане. В памяти всплыли страшные рассказы, предупреждения товарищей по колледжу. «Иногда они очень опасны. Нападают первыми».Он попал в ловушку, попал по-глупому, и поэтому злился на себя.
– Сегодня вечером, – продолжал Урибе, – меня зверски избили. Измордовали. Утверждают, будто нам нравится, когда нас бьют, но это ложь. Это ужасно, когда пускают в ход руки. Как-то одна бабенка дала мне пощечину. Это было чудовищно…
Признание, точно мутная волна тошноты, подкатывало к горлу. Урибе понял, что не выдержит, сдастся, и, как всегда, решил спастись пустой болтовней.
– Это похоже на то, как бьют в школе. Когда мне было двенадцать лет, меня впервые отхлестали линейкой по рукам. Помню, это был старик учитель, который красил волосы в белый цвет, он даже содрал мне кожу на пальцах. Я был тогда хилым долговязым подростком и жил в постоянном возбуждении…
Урибе машинально потянулся за бутылкой с ликером. Он завел вту выдуманную историю, и ему нужно было подкрепить свои силы. Заметив, что Урибе привстал, юноша вскочил с места.