Ловкость рук
Шрифт:
Не раз он наслаждался тонким очарованием мистификации. Его любовь к переодеваниям была все тем же бегством от самого себя. В каждом случае он становился новым персонажем. Изображал из себя выдающуюся личность. Перед мало знакомыми людьми он любил принимать новую личину. Представал перед ними, словно ненапечатанная книга, на страницах которой можно написать все, что угодно.
Урибе преображался несчетное число раз. Его терзало и угнетало то, что он неспособен уйти от осуждения за свои пороки, и, понимая это, он трусливо бежал. Признания его
Мысль о всеобщем осуждении приводила его в ужас, и, предвосхищая подобные разговоры, он начинал вести себя так, чтобы привлечь всеобщее внимание. Он распускал слухи, выдумывал невероятные истории. И ему казалось, что не другие разоблачают его, а он сам разоблачает других, так как он всегда забегал вперед со своими подозрениями и выискивал сногсшибательные новости.
В своем новом страшном облике краснокожего дьявола Урибе вдруг сделал неожиданное открытие. Вскинув руки так, что шаль, взятая им у девушки, упала на спину, он встряхнул ею, точно летучая мышь крыльями.
В полутемной мастерской парочки танцевали, тесно прижавшись друг к другу. Никто не заметил Урибе, пока он не вышел на середину. Тогда все вскрикнули в ужасе: «Ой, ой!»
Вздохи, Короткие возгласы.
– Да это же Танжерец…
Пластинка кончилась, но никто даже не подумал остановить патефон 1; иголка глухо и хрипло скрипела на диске.
– Карамба.
– Непостижимо!
– Как ты это сделал?
– Я тебя не узнал.
– Ты ужасен.
Урибе упивался, слушая этот хор голосов. Он раздавал благословения.
– Дети мои…
Близость знакомых лиц словно увеличивала его безумие. Урибе протянули кувшинчик с вином, и он залпом выпил его. Потом сделал вид, что хочет целовать женщин, но те бурно запротестовали.
– Нет, Танжерец, только не это…
– Ты весь в краске. Перемажешь нас.
И снова его подхватил головокружительный вихрь неизведанного… Желание импровизировать.
– Я хочу выйти на балкон и полететь на моих фальшивых крыльях. Хочу выйти на улицу и вспугнуть судейских крючков моими криками. Хочу похитить черепицу с крыш и подарить ее слепым голубкам.
Он добился, чего желал. Голова кружилась. Но страх не покидал его. За те два часа что-то случилось.
– Идите, идите со мной.
Ему было страшно остаться одному. Пьяный угар и крики толкали его открыться, постичь, что же произошло в тот вечер.
Урибе знал, что, останься он один, ему не выдержать, он все разболтает: желание было сильнее воли. Он вспомнил Паэса: «Я должен молчать!» Урибе поднес руку ко лбу. Ему не хотелось ни на кого смотреть.
– Братцы…
Вдруг он обратил внимание на невзрачного молоденького блондинчика, лицо которого, неизвестно почему, показалось ему очень знакомым. И почувствовал, что силы оставляют его. Он был побежден: он хотел исповедаться, «О нет, нет!»
– Юноша! Да ты, ты, который
Урибе скоморошничал. Он подражал своим бывшим учителям.
– Я?
– Да, подойди.
Урибе провел юношу в гардеробную с зеркалом и зажженными канделябрами.
Он судорожно глотнул. В голове снова туман – провал памяти; мягкая волна какой-то странной тошноты захлестнула внутренности. «Итак, начнем».
Урибе достал фиолетовую бутылку и, пока пил, окончательно понял, что это неизбежно. Он исповедуется именно перед этим мальчиком, перед этим и ни перед кем другим.
Блондинчик все еще удивленно рассматривал Урибе.
– Мне кажется, я вас знаю… Ваша маска…
Урибе жестом прервал его.
– Это обман. Все обман. Как мои брюки. Мне дали их только для украшения.
Поминутно хватаясь руками за лицо, Урибе нечаянно стер краску с губ и измазал себе шею.
– Я ненавижу все определенное, – сказал он. – Я питаюсь ложью, Я прикрываю вещи серпантином и мишурой. Я люблю преходящее.
Юноша оторопело смотрел на Урибе.
– Вы? Кто вы такой?
Урибе сурово взглянул на него.
– Ты это сейчас узнаешь, бесстыдник. Но сначала научись подчиняться мне и не трепать язычком! Ну? А теперь за мной. Выйдем незаметно. На этой лестничной площадке есть пустая каморка, где мы можем пооткровенничать.
Он взял один из канделябров и направился к двери.
– Куда вы меня ведете?
Юноша стоял за его спиной не двигаясь. Урибе метнул в его сторону быстрый взгляд.
– Это тебя не касается и не должно интересовать. Если ты снюхался с одной из этих омерзительных резвящихся бабенок, можешь сказать ей, что вернешься через минуту. Не беспокойся: я с тобой ничего не сделаю. Мои запросы отнюдь не физические.
Урибе открыл дверь гардеробной и показал юноше выход. Выражение его лица быстро изменилось. Теперь это снова был паяц.
– Пошли. На улице маленькие пустые архангелы нарушают правила движения, проезжая по левой стороне.
Он обернулся к зеркалу и пробормотал:
– Я сошел с ума.
В маленькой комнате царила тишина, только потрескивали белые фитили, извиваясь в языках пламени высоких шандалов.
Урибе держал в руках рюмку с фиалковым ликером , прежде чем начать говорить, поднес ее к губам.
– Он называется «Parfait Amour».
Юноша ерзал на маленьком соломенном стульчике. Урибе с высоты своего кресла мерил его взглядом, властным, испепеляющим.
– Это, кажется, значит: «Совершенная Любовь».
– Верно, – ответил Урибе. – Чистая, Непорочная Любовь. Ты весьма сообразительный мальчик.
Он отхлебнул из рюмки и протянул ее юноше.
– Возьми, попробуй. Кажется, ты еще и чистоплотный; я не буду брезговать.
Юноша нервно засмеялся. Напиток, который предлагал ему Танжерец, вызывал у него отвращение, но он не посмел отказаться. Он отпил немного и сказал: