Ловушка для Инквизитора
Шрифт:
***
Патрик, вероятно, и сбежал бы из города ночью, несмотря на свой страх перед оборотнями, некромантами и страшным туманом. Но Инквизитор, видимо, вместе с парой оплеух наложил на него какое-то заклятье. Поэтому поутру клирик первым делом прибежал на площадь, сам сунул голову и руки в колодку, сам встал на колени, и к моменту, когда солнце поднялось повыше, освещая замерзший слякотной ночью город, Патрик уже успел прийти в себя, нарыдаться, обмирая от страха, и в кровь ободрал руки и шею, стараясь высвободиться.
Но колодки, установленные
К моменту, когда на помост поднялся приехавший вчера инквизитор, солнце сожгло нос несчастного страдальца до цвета спелого помидора. Патрик уже успел раскаяться во всех своих нечистых делишках и с исступлением безумца надеялся на пощаду.
Но не тут-то было.
В руках Тристана был черный меч – уже недобрый знак. Патрик даже заверещал, мелко дрыгая ногами от ужаса, когда инквизиторский клинок, вещь зловещая и будто бы живущая своей, отдельной, таинственной жизнью, качнулся у его лица.
Вокруг помоста собралось много людей – и зевак, и тех, кто жаждал его, Патрика крови. Тех, кого Патрик наказывал или лишил близких. Он видел их озлобленные лица в толпе и чувствовал себя загнанным зверем.
Инквизитор, одетый во все чистое и свежее – даже новое черное пальто со светлыми пуговицами сыскалось в его багаже, – зловеще прогуливался рядышком с жертвой, похлопывая мечом по голенищу высокого сапога.
И небо над помостом вдруг налилось зловещей чернотой, словно все тучи королевства, закрыв мгновенно небо, сбежались в одну точку…
– Сегодня, – звучно произнес инквизитор, и его сильный, хорошо поставленный голос разнесся над площадью, – я хотел бы поговорить с вами о том, что есть хорошо, а что плохо. Этот человек, – Тристан указал на обмирающего от страха Патрика своим мечом, – пользуясь вашим невежеством, выдумал множество правил, которые не имеют к истинной магии никакого отношения! Он запугивал вас и пытал, когда ему вздумается. Так вот я вас научу, как изобличать мошенников. Во-первых, – он обернулся к Патрику и чуть качнул головой, – левшей жечь на кострах инквизиции нельзя!
Он размахнулся что есть силы и плашмя врезал мечом по заднице скованного клирика.
Рука у Тристана была тяжела; от удара шкура на заду Патрика лопнула, боль огнем обожгла нервы, и тот взвился, словно горячий скакун, ревя на всю площадь кабаном, и дрыгая ногами так, что с него слетели штаны и запутали его ноги. Он, брыкаясь, переломал бы себе шею и руки, зажатые в колодках, если б его же собственные помощники, подчиняющиеся теперь Тристану, не удержали его за плечи.
– Ты как-то без благодарности принимаешь инквизиторскую милость, – холодно заметил Тристан, без сожаления разглядывая вопящего Патрика. – Согласись, что я очень милосерден. Я не обложил тебя хворостом и не отрубил тебе голову сразу же. Я всего лишь секу тебя.
–
– Наверное, нерв перебил, – спокойно заметил Тристан. – Или кость сломал. Наверное, ты останешься хромым… если вообще сможешь ходить!
И он, размахнувшись, еще раз врезал мечом плашмя по заднице Патрика.
Тот заорал еще громче, извиваясь и дергаясь, как буйно помешанный в приступе. Его вытаращенные глаза смотрели в черное небо – и не видели, глотка рвалась от криков.
– Так вот я, высший инквизитор, Тристан Пилигрим, – произнес Тристан, дождавшись, когда извивающийся наказанный немного стихнет, – говорю вам: нет никаких правил. Есть один непреложный закон: не навреди. Магия есть черная, магия есть белая. И инквизиторский гнев направлен на тех, кто использует эту магию во вред людям – и на тех, кто призван людей защищать, но вместо этого выращивает их, словно овец, для своих недобрых целей!
Он снова с размаху опустил меч на зад Патрика, и разодранная в клочья замызганная сутана разошлась под его клинком, обнажая белую тощую дрыгающуюся спину клирика.
Тристан уж было занес меч для следующего удара – но тут, на бледной дряблой коже, чуть ниже поясницы, он заметил знакомое пятно, чуть серое, как не отмытая грязь.
Ухмыляющийся череп с пустыми глазницами.
Точно такой же, какой оставила чужая магия напротив его сердца.
Тристан почувствовал, как трясется его рука, сжимающая эсток, словно это меч тянет ее, нетерпеливо дергает, умоляя – пронзи! Рассеки!
– А что это такое у тебя, мерзавец, – прохрипел задушенно Тристан, не удержавшись и кольнув в зад Патрика, сильно, до крови. – Что это за метка, я тебя спрашиваю, скотина?
– Ась? – настрожился Патрик, позабыв в очередной раз поорать. Он изо всех сил вытяну шею, чтобы выглянуть из-за колодки и увидеть то, на что указывает инквизитор, но у него не вышло. – А что там? Я откуда знаю? Может, подтерся недостаточно хорошо…
– Ты правда думаешь, что меня заинтересует твой грязный зад, – нехорошим голосом произнес Тристан, – а не клеймо злодея на твоей шкуре?!
– Какое еще клеймо!? – совершенно искренне возмутился Патрик, вертясь итак, и этак, чтобы рассмотреть то, о чем толкует инквизитор. – Ни одна рука а всем белом свете не посмела бы меня клеймить!
– А эту метку и не руки оставили. Эй, огня мне! Сейчас ты иначе запоешь!
Патрик завыл, дико и беспомощно, когда из толпы, что смотрела на его унижение злыми глазами, кто-то с готовностью кинул инквизитору крепкий смоляной факел.
– Ну? Будешь дальше запираться? Ты, мерзавец, управлял шайкой бандитов, что нападали на людей и запугивали город! А кто тебе приказывал это делать? Кто твой хозяин? Говори, да погромче, чтоб все слышали!
– Ложь! – багровея, проорал Патрик, злобно стискивая кулаки. – Все ложь! Нет доказательств!