Ловушка для «Осьминога»
Шрифт:
Академик Колотухин в который раз прочитал вещие слова и вздохнул.
«Догадывался ли Константин Эдуардович, какие именно „мировые враждебные силы“ будут угрожать человечеству? – подумал он. – Впрочем, Циолковский верил в человеческий разум, во вселенское добро, которое не может быть слабее зла, ибо тогда бы оно, добро, давно перестало бы существовать».
Дверь в кабинет медленно приоткрылась, и Василий Дмитриевич понял, что его бессменная помощница, референт-секретарь, напоминает о том, что пора обедать. Обо всем остальном Нина
– Как обычно, Нина Григорьевна, – благодарно улыбнулся директор НИИэлектроприбора, – на ваш вкус… – Академик не был привередлив и уже давно переложил на Минаеву выбор блюд для обеда.
Но, опустив голову к бумагам, Колотухин почувствовал, что Нина Григорьевна не уходит, и поднял глаза.
– Сегодня воскресенье, Василий Дмитриевич…
– Ах да! – воскликнул Колотухин. – Заработался, знаете ли…
– На проводе Пелагея Кузьминична… Сообщает, что на обед она приготовила вареники с вишнями… Сами поговорите?
– Да-да! Сейчас, сейчас…
Он взял трубку и щелкнул тумблером на панели.
– Извини, мамаша Палаша, – ласково заговорил академик, называя Пелагею Кузьминичну так, как звал ее когда-то в детстве. – Совсем забыл, что сегодня положено обедать дома. Сейчас выезжаю. Андрейка приехал? Гм… И не звонил? Ну ладно… Вареников-то много? Это хорошо… Через десять минут запускай их в кипяток. Еду!
Василий Дмитриевич положил трубку и сказал Нине Григорьевне о том, что готов отправиться домой и приглашает ее отведать вареников с вишнями в сметане.
Нина Григорьевна, которая проработала с Колотухиным десять лет, хорошо знала, как мастерски делает эти самые вареники Пелагея Кузьминична.
А для самого Василия Дмитриевича это было, пожалуй, единственное блюдо, к которому он был неравнодушен.
II
Когда Олег, войдя в кафе «Летучий голландец», почувствовал, как его кто-то крепко ухватил за локоть, он мгновенно собрался, просчитал ситуацию, понял, что брать его в таком положении не будут, а поэтому расслабился и неторопливо повернулся.
Перед ним стояла улыбающаяся Хельга Ландстрём.
«Какая она красивая, – растерянно подумал Давыдов. – Почему я не замечал этого прежде?»
– Здравствуй, – сказала Хельга по-русски. – Я так рада тебя видеть, Олег…
– Я тоже, – отозвался Давыдов. – Давай сядем вон там, у окна.
Когда кельнер подошел к ним, Хельга сказала, что здесь они выпьют только сок и кофе, а ужинать будут в другом месте, и Олег на английском языке заказал оранж джюс и две чашки кофе.
– Если хочешь, буду учить тебя шведскому, – предложила Хельга, когда кельнер принес заказанное.
До этого Олег успел сказать девушке, что у него все устроилось благополучно, что он будет, видимо, работать в советском торговом представительстве и они смогут видеться друг с другом. Олег заметил короткий с оттенком недоверия испытывающий взгляд, но затем
«Будь на ее месте моя соотечественница, принялась бы расспрашивать, как мне удалось так нежданно-негаданно получить заграничную работу, – усмехнулся про себя Давыдов. – А для Хельги это в порядке вещей, тут все наоборот, люди за границу едут, когда не находят, чем заняться дома…»
– Это было бы просто здорово, – вслух произнес Олег. – Ваш язык мне сейчас нужен как воздух…
– И тогда ты, Олег, будешь настоящий скандинав… Такие, как ты, длинноголовые блондины сохранились в чистом виде только в срединных провинциях Швеции. К северу рост шведов уменьшается – лапландское влияние, а на юге и рост поменьше, и блондины встречаются реже, сказывается соседство короткоголовых датчан…
– Ты и антропологией увлекаешься? – заметил Давыдов. – Прежде мне и в голову не приходило, какой она у меня формы…
– Просто я люблю Швецию и хочу знать о ней как можно больше. Ваш Пушкин говорил, что гордиться, славою своих предков не только можно, но и должно…
– Не уважать оной есть постыдное малодушие, – подхватил Олег. – А еще он говорил, что мы, русские, ленивы и нелюбопытны… Вот ты цитируешь нашего поэта, а я, пожалуй, ни строчки шведской поэзии не вспомню…
– Но ведь русский язык и литература – моя профессия, – возразила Хельга.
– Погоди, – остановил ее Олег, – кое-что все же пришло на память. – Он отпил глоток апельсинового сока из бокала и негромко, но с выражением, прочитал: – «Опять восходит Орион, во тьме бестрепетно горя для всех, кто бодрствует на бригах и на шхунах, и грезится одним лишь нам, что, может быть, взойдет заря над нашим кораблем, разбившимся в бурунах…»
Хельга изумленно смотрела на русского парня, читавшего стихи Харри Мартинсона, знаменитого шведского поэта-философа, и когда моряк закончил и улыбнулся девушке, она тихонько похлопала в ладоши.
– Это перевод Витковского, – сказала она.
– Не помню… Мне понравилась идея вечного бродяжничества, глобальный дух морского скитания в стихах о Летучем Голландце. Когда идешь в южное полушарие, интересно наблюдать от вахты к вахте, как Орион становится сначала вертикально, а за экватором вообще переворачивается, и тогда Сириус, альфа Большого Пса, оказывается над Орионом, а не под ним, как в северной половине планеты.
– Я тоже люблю Орион, только он встает над моей страной уже поздней ночью. А что касается духа бродяжничества, то им пропитано все творчество нашего Харри. Он проповедовал идею движения, она пронизывает и поэзию его, и прозу. Видимо, этим и привлек тебя Мартинсон. Ты ведь представитель кочевого племени моряков.
– Наверно, – согласился Давыдов.
– Ты читал его роман «Voigan till klockrike»?
– «Дорога в царство колоколов»? – перевел Олег. – Читал… – Хельга засмеялась.
– Ты делаешь первые успехи в языке, – сказала она.