Ловушка для простака

Эксбрайя Шарль

– Домой, ваша честь. Я побросал вещи в чемодан, поймал такси и поехал на вокзал. Там-то меня и арестовали, когда я покупал билет в Баль.

– Я полагаю, инспектор Франц Вертретер находится здесь, в зале?

Названный поднял руку.

– Подойдите к барьеру, инспектор.

Франц Вертретер, худощавый мужчина среднего роста, но удивительно гармонично сложенный, выглядел не старше тридцати пяти лет.

– Это вы, инспектор, арестовали Сенталло?

– Да, Ваша честь.

– И как это произошло?

– Один из прохожих, обнаружив Эрлангера, позвонил к нам в управление, на Обергрюндштрассе. Я находился как раз там и помчался на место. Нам удалось более-менее привести шофера в чувство, чтобы он в общих чертах рассказал о происшествии. Я сразу подумал о его исчезнувшем

спутнике. Эрлангер назвал его имя и фамилию. Я немедленно позвонил в банк и узнал адрес парня. Однако, пока я добирался на Ранкхофштрассе, тот уже удрал. А на вокзал я поехал скорее для очистки совести, потому что так полагается по правилам. Я не располагал даже описанием разыскиваемого, но с первого взгляда понял, что это тот, кого я ищу. Сенталло дрожал и выглядел очень испуганным. То и дело он с тревогой озирался по сторонам. Когда я взял его за руку, парень издал что-то вроде стона, и я даже подумал, как бы он не хлопнулся в обморок. Сенталло безропотно последовал за мной на Обергрюндштрассе, где я и приступил к допросу. Он рассказал ту же версию событий, что и сейчас, на процессе. Несмотря на самые тщательные розыски, нам не удалось обнаружить ни малейших следов этой Дженни Йост или хотя бы получить подтверждение таинственного телефонного звонка, поскольку в банке фиксируются только разговоры по внутренним линиям.

Мэтру Ремпье показалось, что инспектор испытывает к его клиенту некоторую симпатию, и он рискнул задать довольно опасный вопрос:

– Инспектор, вы один из тех, кто много времени провел с Людовиком Сенталло. Как, по-вашему, он виновен?

– Мое личное мнение к делу не относится, мэтр. Важно лишь то, что я в состоянии доказать.

Макс Мартин воспользовался случаем отдать должное полиции Люцерна, в беспристрастии представителей коей, по его словам, обвинение никогда не позволило бы себе усомниться. А как всегда практичный мэтр Хюг поинтересовался, не удалось ли обнаружить, куда исчезли украденные деньги.

– Увы, ни намека, мэтр. Мы обыскали комнату Сенталло снизу до верху, но ничего не нашли, как, впрочем, и в его чемодане.

– Как вы считаете, он успел бы спрятать деньги по дороге домой?

– Я опять-таки вынужден заметить, что мое личное мнение не важно, поскольку я все равно не мог бы указать тайник. Добавлю, что, по сведениям, полученным из банка, сумма поступила туда слишком поздно и номера не переписали.

– Да, – вздохнул мэтр Хюг, садясь на место, – нам и в самом деле крупно не повезло во всей этой истории…

Арнольду Оскару хотелось с блеском закончить утреннее заседание.

– Инспектор, это вы открыли чемодан Сенталло и исследовали его содержимое? – осведомился он.

– Да, Ваша честь, в присутствии двух моих коллег, которые впоследствии подписали протокол.

– И что вы обнаружили в чемодане?

– Кое-какие туалетные принадлежности, немного белья, пару ботинок и…

– Да?

– И ватный тампон, пропитанный хлороформом.

На сей раз судье не без труда удалось навести относительный порядок в зале.

– Сенталло, если вы невиновны, то как можете объяснить наличие в вашем багаже предмета, который я назвал бы… орудием преступления?

– Я не могу этого объяснить, Ваша честь, потому что сам не понимаю…

– Вы, вероятно, догадываетесь, что подобный ответ вряд ли удовлетворит господ присяжных?

– Мне больше нечего ответить.

Обвинитель ликовал.

– Вечно вы ничего не можете объяснить, Сенталло. Дженни Йост то появляется, то исчезает, и вы не знаете, каким образом. Вас зовут к умирающей, но вы никого не находите на месте и не в состоянии проанализировать причины столь странного фарса. На человеке, усыпившем шофера, был такой же костюм, как на вас, но вы лишь ссылаетесь на совпадение. Доказательство вашего преступления находят в вашем же чемодане, а вы делаете вид, будто понятия не имеете, как оно туда попало. Должен вам заметить, это не самая лучшая система защиты.

– Тем, кто невиновен, труднее всего защищаться, мэтр! – заметил мэтр Ремпье.

– Надеюсь, дорогой коллега, вам удастся убедить в этом господ присяжных!

– Не беспокойтесь, я сделаю все, от меня зависящее!

Наступило

время сделать перерыв, и судья в последний раз обратился к обвиняемому:

– Сенталло, если вы признаете свою вину, то, я думаю, господа присяжные учтут ваше прошлое и проявят снисхождение, особенно, если вы скажете, куда девали деньги. Так что подумайте!

– Я не виновен, ваша честь, и понятия не имею, где деньги. Знаю одно: я их в глаза не видел.

– Как хотите. Прения закончены. Перерыв продлится до пятнадцати часов ровно, и тогда мы выслушаем обвинительную речь господина помощника прокурора.

В Люцерне очень много говорили о постоянных стычках обвинения и защиты на процессе Сенталло, и они волновали обывателей даже больше, нежели судьба парня, обвиняемого в похищении крупной суммы, по сути дела, целого состояния. Похоже, зевак, уже с часу дня толпившихся у дверей Дворца правосудия, больше всего занимала предстоящая словесная дуэль. Макс Мартин демонстрировал несколько старомодное красноречие, все еще трогавшее тех, кому перевалило за сорок. В то же время благодаря намеренной несдержанности Арнольда Оскара прошел слух, что сын старика Ремпье, представитель нового поколения, не поддается ораторскому искусству собрата и не желает уступать без борьбы. Впрочем, знатоки уверяли, что суховатая точность и методичность мэтра Хюга окажут неоценимую помощь обвинению и сделают схватку слишком неравной. Судья не мог сдержать радостного трепета, когда, войдя в зал, где мгновенно наступила почти столь же благоговейная тишина, как в кафедральном соборе, узрел среди присутствующих самых видных граждан Люцерна. Значит, весь цвет города явился присутствовать на спектакле, главным режиссером которого себя чувствовал он, Арнольд Оскар!

Макс Мартин не посрамил своей репутации. Блестящая образность, смелые метафоры, романтический пыл и при этом – теплый, волнующий голос, над которым, как знал весь город, долго трудились лучшие преподаватели драматического искусства. С поистине патетическим негодованием Мартин говорил о неблагодарности Сенталло по отношению к господину Шмиттеру, а клеймя тех, кто хочет обогатиться, не прилагая к тому ни труда, ни терпения, он не жалел яду и желчи. Зато о Дженни Йост адвокат рассуждал с глубокой иронией, не забыв к месту упомянуть о призраке Белой Дамы. Главный обвинитель описывал Людовика Сенталло как человека очень умного и достаточно ловкого, чтобы подготовить превосходную мизансцену. С точки зрения Мартина бредовые объяснения подсудимого – лишь хитрый тактический ход, придуманный только для того, чтобы совершенно запутать и сбить с толку присяжных. Но он, Макс Мартин, умоляет последних не попадаться в расставленные сети. В конце концов, какая разница, существует Дженни Йост или нет? Главное, на что следует обратить внимание суду, – это кусочек ваты с хлороформом, найденный в чемодане Сенталло, ибо эта улика лучше, нежели что-либо иное, указывает на автора преступления. Заканчивая свою речь, Макс Мартин потребовал для Сенталло пожизненного заключения.

Сменивший эмоционального помощника прокурора общественный обвинитель сначала произвел довольно неприятное впечатление – уж слишком сухо он говорил. Однако постепенно чисто деловой подход к процессу мэтра Хюга покорил аудиторию, сумевшую в конечном счете оценить его более суровое и простое красноречие. Отбросив досужие рассуждения, адвокат проследил всю историю шаг за шагом. Он тоже не верил выдумкам и не придавал особого значения неуловимой Дженни Йост. Хюга интересовало лишь одно: исчезновение крупной суммы денег, нанесшее весьма чувствительный удар заведению, само существование которого является важной частью истории экономического развития Люцерна. Адвокат высказал твердую уверенность, что Сенталло решил заплатить несколькими годами тюрьмы за богатство в дальнейшем и, взвесив все за и против, счел недолгую отсидку не слишком дорогой платой за будущее благоденствие на приобретенные неправедным путем деньги. В заключении мэтр Хюг просил господ присяжных нарушить столь чудовищные расчеты и проявить должную суровость, дабы навсегда отбить охоту у тех, кому вздумалось бы, последовав примеру Сенталло, создавать в их городе климат, до сих пор свойственный в основном разве что Чикаго.