Ловушка для вора
Шрифт:
Свою кличку Володя Седой получил лет сорок назад, когда был еще молодым парнем. Тогда он мотал свой третий срок в колонии общего режима под крохотным городком Марксом в Саратовской области. Как раз в то время в колонии вспыхнула настоящая война между воровскими мастями, и после очередной резни, когда в ход пошли самодельные и сапожные ножи и заточенные консервные банки — оружие, страшное тем, что оставляет рваные, глубокие и долго не заживающие раны, — после короткой, но отчаянно яростной драки, в результате которой от отряда в двадцать человек осталось не больше пятнадцати, Володьку и еще троих отволокли в ШИЗО, где и забыли без тепла, воды и пищи на целых две недели новогодних праздников. Из четверых зэков, в числе которых был и Володька, один оказался из враждебного
— Кретины, — не поднимая головы, пробормотал Седой, словно забыв, что, кроме него, в этой маленькой, сплошь уставленной антикварной мебелью комнатке находятся еще три человека, — Лилька ведь для меня — это… Я без Лильки…
Опомнившись, он тряхнул головой и выпрямился.
Семен, стараясь не смотреть ему в глаза, заложил руки в карманы и угрюмо глядел себе под ноги.
— Идите, — глухо выговорил Седой, — я подумаю, что делать дальше. И вас позову. Но всем пацанам передайте — если кто-то что-то вдруг узнает, немедленно ко мне. Понятно? Хоть малейшие сведения если появятся — я должен знать о них первым.
— Понятно, — сказал Семен.
— Понятно, — голосами, слившимися в один, проговорили двое его подчиненных.
Седой снова опустил свою точно опутанную серебристой паутиной голову и до боли закусил губу.
Они вышли на улицу и закурили.
— Непонятно, — щурясь от яркого весеннего солнца, сказал тот, кого звали Петя Злой, — чего это наш шеф так расстраивается из-за телки? Ну, украли ее у него, чего переживать? Найдет новую. Хоть Седой и старик почти, но бабок у него немерено. А телки, как известно, клюют не на член главным образом, а на тугой кошелек. Скажи, Филин!
Семен смотрел в сторону, молча глотая табачный дым.
— Ага, — проговорил третий парень — долговязый верзила с кустистыми, как у лесного филина, бровями, — даже байка такая есть про культуриста и дедка…
— Какая это? — заинтересовался Петя Злой.
— Ну… в сауне парятся культурист раскачанный и дедок из крутых, — начал рассказывать верзила Филин. — А дедок культуристу и говорит — чего это у тебя живот такой бугристый? А тот отвечает: это не живот бугристый, а пресс. Дед спрашивает: что такое пресс? Культурист — тык-мык… не может объяснить… Говорит, короче, пресс — это такая штука, на которую телки клюют… Ну, попарились они, выходят из сауны. Качок смотрит — дедку подгоняют реальный «мерс», вокруг двадцать человек охраны, в «мерсе» двадцать обалденных полуголых телок… У качка фары от изумления до пупка висят. Дедок в «мерс» садится, опускает стекло, просовывает руку, а в руке бумажник с зелеными… И орет обалдевшему качку: вот это видел? Вот это — пресс! На него телки клюют. А у тебя, придурок, живот бугристый…
Петя Злой хрюкнул и рассмеялся, поддерживаемый громовым хохотом верзилы Филина.
Семен, докурив, щелчком отбросил окурок далеко в сторону и, передернув плечами, направился к стоящей неподалеку приземистой спортивной иномарке. Петя Злой и Филин двинулись за ним. Семен сел на переднее сиденье, рядом с ним — за руль — сел Филин. Петя Злой,
— Поехали, — сказал Семен.
Филин завел двигатель, и иномарка, легко снявшись с места, покатила по гладкой асфальтовой дороге, ведущей от большого и явно очень дорогого загородного особняка к высоким железным воротам в окружавшем особняк трехметровом заборе с колючей проволокой на вершине.
У ворот Филин притормозил, ожидая, пока охрана раздвинет массивные створки.
— Колючка, как в зоне, — негромко проговорил Петя Злой, поглаживая левой ладонью раненую руку. — Сколько раз я здесь был, сколько раз этот забор видел, а все равно мороз по коже продирает. Кажется, что не на басурманской тачке въезжаю, а в синем воронке меня провозят.
Филин тронул машину с места, выкатил за ворота и ничего на Петины слова не ответил, занятый первым поворотом на извилистой и узкой дороге, ведущей вниз по горному склону. А Семен и вовсе своих ребят не слушал.
«Вот ведь как, — думал он, — все считают, что Лилька — просто девушка Седого. Сожительница, так сказать. А никто, кроме самого Седого… ну и Лильки, конечно, не знает, что она на самом деле дочь ему. Я еще знаю. Но мне-то Седой доверяет и понимает, что я его ни при каких раскладах не продам. Я ему уже отчитывался по этому поводу. Старик меня еще сопляком воспитывал, когда я первый раз на зону залетел — перевели из малолетки… А теперь… Лильку похитили… Вряд ли стали бы похищать ее, если б считали просто сожительницей Седого. Кто-то наверняка знал, что она — его дочь. Но кто? Откуда кто мог знать про это? Это ведь строжайший секрет! Все, кто мог хоть о чем-то подозревать, давно в земле гниют. Разве что сама Лилька проболталась? Да нет, она девушка серьезная — не болтает никогда зря. Понимает, что, если откроется ее близкое родство с Седым, жизнь ее девичья будет в очень большой опасности. У Седого врагов много, да и мусора с фээсбэшниками не дремлют. Спят и видят, как Седого захомутать. И захомутали бы — если б нашли, к чему придраться. А Седой — битый волк, его на фуфло хрен возьмешь…»
Семен закурил новую сигарету.
Автомобиль, петляя по извилистой горной дороге, спускался к морскому побережью, где уже через несколько километров начинался один из самых известных южных курортов России.
Особняк, который отчего-то давно повелось называть «Орлиным гнездом», все отдалялся и скоро не стал виден совсем, как не был виден за его стенами погруженный в мрачные раздумья Седой — старый вор из почти вымершего в нынешние звериные времена племени воров-законников. Таким, как Седой, неписаные, но все еще нерушимые среди коронованных воров старой формации воровские понятия настрого запрещали иметь семью, ибо имеющий дорогих сердцу своему людей уязвим.
И коронованного вора в законе, уважаемого не только собратьями по ремеслу, но и некоторыми политическими, экономическими деятелями и деятелями культуры (как это повелось в нашей стране), неуязвимым делала именно независимость.
Вот потому-то все окружение Седого считало живущую с ним девушку Лилю обыкновенной его пассией, которая, может быть, чуть удачливее своих предшественниц, ибо Седой уже около пяти лет не расстается с ней. Но никто, кроме самого Седого, Лили и ближайшего к Седому человека — Семена, не знал, что Лиля — родная дочь коронованного вора в законе.
Нетрудно было догадаться, что поезд уже подходит к месту своего назначения — матрацы были свернуты и лежали на верхних полках, постельное белье серой кучкой топорщилось у закрытой двери, нижние полки сияли гладким синим дерматином; початая бутылка коньяка, впрочем, стояла на столике, но никакой закуски не было, из чего можно было сделать вывод, что бутылка допивалась после вчерашнего.
Девушка Галя накладывала последние штрихи макияжа, то и дело низко наклоняясь к маленькому карманному зеркальцу, лежащему на ее коленях, — весенние солнечные лучи, без труда пронизывающие толстые и пыльные вагонные стекла, скользили по ее гладко причесанным русым волосам.