Ловушка
Шрифт:
— Ладно, я этого и опасался. Я отдам в твое распоряжение своих лепреконов, [37] только смотри, не ври мне.
Лилиан поблагодарила гофмейстера, почтительно поморгав глазами и сделав перед ним реверанс.
— Я вам не вру. На этот раз Оонаг настороже.
Дианкехт почувствовал, как по его телу пробежала дрожь. Подозрения — его семейное проклятие. Подозрения предка Дианкехта, позавидовавшего способностям своего сына-целителя, дискредитировали его на всю жизнь.
37
В
И именно по вине этого предка-лекаря Дианкехт не смог избрать военную карьеру и всю жизнь служил королю, угождая которому он маскировал свои несчастья.
— Полагаю, эта девушка умеет держаться в седле… — наконец нерешительно поинтересовался гофмейстер.
Лилиан ответила без малейшего сомнения.
— Естественно.
Дианкехт протянул ей серебряные уздцы.
— Она получит собственного скакуна и присоединится к королевскому выезду, когда я дам сигнал в согласованном порядке, ни раньше, ни позже. Помни, протокол на первом месте. Если совершишь хоть одну ошибку, твоей голове грозят неприятности. Было бы очень жаль, — добавил он, подмигнув Лилиан, — ибо она хорошо работает на том месте, где находится.
Лилиан взглянула на Дианкехта. Он говорит серьезно или смеется над ней?
Дианкехт снял легкий ларец со спины своего скакуна.
— Здесь ее одежда. Ей надо будет переодеться к банкету. Через час до начала торжества она сойдет вниз вместе с остальными придворными и примет участие в празднестве.
Лилиан осторожно открыла ларец и взглянула на наряд из золота и серебра. Когда она закрыла его, у нее чуть подрагивали руки.
— Не забудь, что ей предстоит открыть бал. Она хорошо танцует?
— Просто изумительно.
Дианкехт, вопреки своей надменности, на мгновение уступил слабости, показав, что тоже может чувствовать.
— Я хочу, чтобы ты знала, несмотря ни на что… я сожалею о том, что случилось.
Лилиан промолчала.
— Все, что касается судьбы твоей подопечной, заслуживает сожаления.
Гофмейстер чувствовал себя неуютно, как все, кто хотел проявить сочувствие к Лилиан или протянуть ей руку помощи.
— Тут нет ничего неожиданного, я знала, что так произойдет.
— Если хочешь… я замолвлю за тебя словечко перед Финваной.
Лилиан тут же окаменела.
— Может, он станет добрее?
Дианкехт отрицательно покачал головой.
— Власть ожесточила его. Он лишен чувств.
У Лилиан еще оставалась надежда.
— Всегда найдется какой-нибудь выход.
Дианкехт посмотрел на нее с любопытством.
— Я восхищен тобой. Я всегда восхищался твоим мужеством.
Лилиан притворилась глупой, что она всегда успешно проделывала, когда кто-то смущал ее. А гофмейстер начинал смущать
— И фиалковый цвет тебе так идет… — добавил галантный придворный с медовой улыбкой.
— Спасибо, — пробормотала фея, опуская голову перед льстивым аристократом.
Однако стыдливость феи не заставила гофмейстера молчать, наоборот, она окрылила его.
— Наверно, мы могли бы лучше узнать друг друга. Ты откровенна, я тоже откровенен, у нас есть все причины, чтобы утешить друг друга.
Лилиан с трудом сглотнула. Чем дальше она от излияния чувств гофмейстера, тем лучше. Ведь он такой сердцеед!
— Сейчас я не могу, меня обременяет печаль, как вы понимаете…
Дианкехт отреагировал на дерзкую выходку Лилиан, произнеся хрипловатым голосом:
— Ты права, сейчас не лучшее время…
Лилиан нужен был нестандартный ход. Ей не следовало наживать новых врагов. Она подняла голову, моргнула раз, еще раз и как бы невзначай произнесла:
— Хотя, быть может, на балу…
Дианкехт затаил дыхание.
— Да?
— Я сохраню для вас танец.
Гофмейстер улыбнулся во весь рот.
— Это доставило бы мне удовольствие.
Фиалковая фея быстро стала крохотной и исчезла до того, как он высказал свое пожелание:
— Первый вальс!
Марина
Что-то влажное, горячее и липкое скользнуло по ее лицу. Открыв глаза, Марина мгновенно заметила рядом со своей подушкой огромную жабу. Крик девушки прозвучал на всю улицу и разбудил Цицерона, который жил в трех кварталах от ее дома.
Оба сицилийца тут же начали колотить в дверь, пока до смерти перепуганная Марина не открыла ее и не указала рукой на кровать, закрыв глаза.
— Жаба!!! — воскликнула она, дрожа от отвращения.
— Где? — в один голос спросили итальянцы.
Повернувшись, Марина обнаружила, что никакой жабы нет, и хотя искала она ее изо всех сил, та словно испарилась, а Марина предстала в глазах окружающих отъявленной лгуньей.
Но ведь она видела жабу, та была зеленой, липкой и отвратительной. Но куда-то делась.
Марина коснулась своего лица, еще покрытого беловатой слизью.
— Смотрите, это от нее.
Салваторе погрозил девушке указательным пальцем.
— Если ты из-за такой глупости разбудила бедную миссис Хиггинс, тебе это дорого обойдется!
Марина молчала и молилась, чтобы противная миссис Хиггинс оказалась еще и глуховатой.
— Ты можешь быстренько приготовить нам завтрак, — заявил Пепиньо.
— Сначала я должна принять душ и одеться! — перешла к обороне Марина.