Ложь во спасение
Шрифт:
Он остановил свои безумные глаза на дворецком и тут же схватил того за плечи:
— Ну-ка, повтори! — понизив голос, потребовал он.
— Барыня как побледнели, — заторопился дворецкий, — как побледнели и вовсе без памяти упали. Мы и уксус, и воду — ничего не помогает. А им все хуже и хуже, ровно мертвая, но дышат — сие видно… И тут Сусанна Петровна говорят, что только у них средство-де такое есть, что поднимет барыню на ноги. Не то, говорит, барин вас забьет до смерти. Велела барыню одеть и с нею в карету.
— Давно? Давно ли сие случилось?
— Да около полудня, барин… — пустил слезу дворецкий.
— Стало быть, давно… Ну, если с Еленой что случится, всех вас под монастырь подведу, Богом клянусь, — тихо, но внятно произнес Филипп.
Рука его уж усмирилась, хлыст не гулял по холопским спинам, но сие обещание напугало всех куда более, нежели добрая порка.
— Седлай мне коня, да поживее, я к брату поеду, — велел Филипп. — Ежели в мое отсутствие Елена Алексеевна паче чаяния вернется, все сделать как надобно! И к Кириллу людей пошлите, а Елену Алексеевну из дому никуда и ни с кем не выпускайте!
— Да как же вернется, когда она вовсе как покойница лежала, — прошептала одна из служанок кухарке, так же, как и прочие, вылезшей на шум и попавшей под горячую хозяйскую руку.
— То-то братцу баринову не поздоровится, — мстительно ответила та.
Филипп ничего этого не слышал. Он уж выбежал на улицу, сопровождаемый криком:
— Да куда ж вы на ночь-то, барин! Куда?
— К брату Кириллу, я сказал! И смотри у меня, Иван! — оборотился Филипп к дворецкому. — Чтобы все сделал, как я велел!
— Да уж будьте покойны, барин! Все сделаем…
— Что это с нею? — Мать Ефимия склонилась над бесчувственною Нелли.
— Вот! Любуйтесь! — Сусанна напустила на глаза слезы. — Ваш братец Филипп Илларионыч довели-с…
— Это она от… — Монахиня не решилась произнести слово «яд».
— Именно, это с нею от отравы сделалось. Знамое ли дело — каждый день жену травить потихоньку. Вот она и обеспамятела…
Мать Ефимия подняла глаза на Сусанну:
— Ой ли? Не мог Филипп такого со своей женою сотворить! Он не убивец какой, а человек мирный.
— Хорош мирный человек! — зашипела Сусанна. — Офицер бывший, сколько на его совести жизней, а? Одной ли больше, одной меньше…
— То война, а то — жену родную извести!
— Большая разница для Филиппа Илларионыча!
— Разница!
— А вот и нет… Матушка, да что вы в самом деле? Уговор у нас с вами был?
— Был.
— Так вот извольте падчерицу мою принять. А уж как она очнется, так сами от нее все и узнаете, — усмехнулась Сусанна, про себя подумав, что когда Нелли очнется, то она вовсе ничего не сможет никому рассказать по причине полного беспамятства, ибо чухонское зелье, как было обещано, напрочь
— Может, ее сестру позвать? — с сомнением произнесла мать Ефимия. — Глядишь, она скорее опамятуется…
— Нет! — резко воспротивилась Сусанна. — Этого делать вовсе не надобно.
— Отчего ж не надобно? Родная кровь, опять же утешение может преизрядное подать сестра Устиния.
— Нет, матушка. И позвольте мне настаивать на том, что сестры пока видеться не должны.
Настоятельница взглянула на Сусанну:
— Что ты так тому противишься, дочь моя?
— Стало быть так надобно!
— Ну, будь по-твоему… — В сущности, матери Ефимии было все равно, как поступить.
Подозревая все же тайный и недобрый умысел в Сусанне, она положила не торопиться и поступать исходя из обстоятельств.
Нелли была тотчас перенесена в одну из уединенных келий. К ней приставили сестру-лекарку, которой было велено никаких усилий не употреблять, но когда Елена придет в себя всячески ей в оном поспособствовать и ничего не сообщать о том, что с ней произошло, если начнет она спрашивать.
Стены… Потолок каменный… Будто уже все было, будто она все это видела… Да как низко, над самым лбом стена, ажно дышать нечем: вот-вот завалит, задушит, злодейка-стена…
Нелли застонала. Кто-то склонился над ней: лик бледный, плат черный, голосок тихий, а глазки любопытные, живые, ровно мышки мечутся по клети…
— Ты кто? — шевельнула губами Нелли.
Вот диво: голоса будто и нету вовсе!
— Сестра Федосья, — молвили серые губы, а глазки заблестели еще больше.
— Где это я? — шепнула Нелли.
— А ты не помнишь ли сама, касатка?
— Нет, не помню, — покачала головой Нелли после долгого раздумья.
— А как ты попала-то сюда? Неужто не помнишь? — Сестра Федосья склонилась еще ниже над Нелли.
— Нет… — еще раз молвила Нелли.
— Болезная, сиротка обиженная… — запричитала монахиня.
«Ничего не помню, а стены помню… Разве такое может быть? — подумала Нелли. — А звать меня как?..»
Вовсе ничего в голове не было, ну ни единой мысли!
— Скажи мне, Христом-Богом тебя молю, кто я? — Нелли стиснула руку монахини.
— Нет, не велено мне… — покачала головою сестра Федосья.
— Отчего не велено? Кем не велено?
— Они сами придут и все тебе скажут, касатка… Страдания твои уменьшатся, милая… А пока терпи! Господь терпел, и нам велел… — певуче прибавила она.
Нелли запрокинула голову и закрыла глаза. Минут десять пролежала она без движения, но вспомнить так ничего и не смогла… Тут заскрипела дверь, раздался шепот новых голосов: