Ложь во спасение
Шрифт:
— Что же, я ничего не понял из твоих слов, — рассмеялся Филипп. — Ты хочешь, чтобы я женился? Но для чего?
— Как ты, в сущности, еще молод! Хотя в твои годы уже пора понимать жизнь… Двадцать семь лет — уже не юность.
— Я, кажется, недурно понимаю жизнь, точнее, понимал до сих пор, брат. Иначе бы, наверное, не дожил бы до сей поры, — ответил Филипп.
— Ты говоришь о войне, а я тебе твержу о жизни! Пойми же, наконец, разницу!
— Хорошо, хорошо, я понял. И внемлю тебе со всем возможным усердием!
— Вот
— Нет, — легкомысленно махнул рукою Филипп.
— Вот это дурно… Но! Для того у тебя и есть старший брат, который может о тебе позаботиться! — воскликнул Кирилл.
— Что же, это дело. Жениться я не прочь, только сомневаюсь я в том, что за меня отдадут богатую девицу. Я же сам вовсе никакого состояния не имею, — лукаво усмехнулся Филипп.
— Ну во-первых, у тебя есть имение, — начал Кирилл.
— Имение! Что с того имения — один убыток…
— А во-вторых, — неуклонно продолжал старший брат, — я подыскал тебе девицу и с состоянием, и хорошенькую, и молодую… И она с радостью за тебя пойдет, а главное, ее матушка жаждет отдать ее именно за тебя!
— Вот как? — удивился Филипп. — Отчего? Разве она меня знает?
— Достаточно того, что она знает меня, — самодовольно заявил Кирилл.
— Так, — произнес младший брат. — Что это вдруг? Уж не амурный ли тут интерес у тебя с этой матушкой? А впрочем, сколько сей матушке лет?
— Еще нету и тридцати. Прелестнейшая женщина, прехорошенькая!
— Постой, а сколько же невесте? — опешил Филипп. — Я на тринадцатилетней жениться не стану. На нормальную жену я еще так-сяк согласен, а сопливая девчонка мне ни к чему.
— Ей восемнадцать лет.
— Это как же? — удивился Филипп.
— По правде сказать, это не ее матушка, а мачеха…
— Ах вот оно что. Небось не чает от падчерицы избавиться и рада отдать ее за первого встречного, да чтоб еще и похуже?
— Ну что ты! — воскликнул Кирилл. — Как можно! Да разве ты хуже кого? Ты лучше многих!
— Ну, это как посмотреть, — задумчиво ответил ему брат.
— Как ни посмотри, а ты превосходный кандидат. Дворянин, фамилия не из последних, имение какое-никакое…
— …один убыток…
— …имение какое-никакое, имеешь! — упрямо продолжил Кирилл. — К тому же ты офицер, награды заслужил, чин полковничий носишь, при дворе принят! Ну чем ты не жених?
— Да уж, — усмехнулся Филипп, — жених что надобно…
— Смех твой тут неуместен. Тем более что приданого за ней мачеха дает достаточно и, к слову, дом твой я уж начал приводить в порядок на деньги невесты…
— Что? Да как ты мог! — Филипп вскочил. — Ты в какое положение меня поставил?
— В какое надобно, — преспокойно заявил Кирилл. — В такое, чтоб ты отвертеться уже не мог. Ты, я чаю, денег вовсе не имеешь, так что долг тебе вернуть нечем. Стало быть,
При сих словах Филипп расхохотался.
— Ну братец, ну узнаю теперь тебя! Смотрю — и пудреман, и мушка на губе, и трость, — а все тот же ты, ничуть не переменился!
— Я рад, что ты так легко смотришь на вещи. Стало быть, я могу объявить родне невесты, что ты согласен?
— Ну да, уж объявляй! Куда мне теперь деваться?
— Хорош! Сколь я верно рассчитал!.. А что, братец, — продолжил вдруг Кирилл, — скажи, не бывал ли ты влюблен?
— Бывал, и частенько. Но что за странный вопрос? — спросил Филипп.
— Хотел лишь узнать, не разобьется ли чье-нибудь сердце, ежели ты женишься?
— Не разобьется, — уверил брата Филипп. — Сердца ныне крепки. Ежели кто и вздрогнет, то наскоро оправится.
— А ты? Твое сердце?
— С чего бы ему биться? Я вроде ни о ком не страдаю…
— Как ты холоден.
— Да ты не жарче моего, любезный Кирила Илларионыч!
— Все так, — рассмеялся Кирилл. — Однако ж я бывал и влюблен в молодые лета.
— Что же, коли на то пошло, так и я тебе скажу, что любовь не обошла меня стороной.
— Мы никогда не говорили о том с тобою, — задумчиво произнес Кирилл.
Он встал и подошел к окну. Филипп с удивлением посмотрел на брата. Что вдруг тому вздумалось вести такие речи? Довольно странно было глядеть на Кирилла, столь уверенного в себе и временами даже похожего на некую разукрашенную куклу, и слышать от него, что он был влюблен и, быть может, весьма от того страдал.
— Ты страдал от любви? — тут же спросил Филипп у него.
— О нет, — живо ответил Кирилл. — Никогда! И это так же верно, как то, что солнце восходит каждое утро. Страдать по сему поводу я считаю неприличным, а уж признаваться в сем, ежели имел глупость мучиться от стрел Амура, и вовсе недостойно.
— Воистину, ты современный человек, — пробормотал Филипп. — А все же я тебе расскажу кое-что, — добавил он.
— Что же? — Кирилл с любопытством уставился на брата.
— Несколько годов тому, в Петербурге, я имел случай увидеть некую особу, которая до того пленила мое воображение, что я и по сию пору не вполне забыл ее.
— Вот насмешил! Что же сие за особа была? — Кирилл не мог скрыть веселья.
— Это была совсем еще юная девушка, лет шестнадцати, не более, — проговорил Филипп. — Она была с теткой, и подойти я к ней не мог, и никак по-другому не мог узнать ее имени. Я не знаю его и по сию пору.
— Что за интересная гиштория!
Филипп задумался. Перед его глазами столь ясно предстали воспоминания, которые он не ворошил уже несколько лет. То было мгновение, но мгновение чудное, дорогое, что бывает одно на целую жизнь, и он тогда же, много лет назад, и прогнал его, чтобы не мучило оно его. Но вот пришел миг, и все вспомнилось, будто нарочно для того, чтобы его потерзать!