Ложь
Шрифт:
Акантов не ответил. От вина ли, или оттого, что, несомненно, очень тяжелые, порабощающие, флюиды исходили от Пижурина, мысль Акантова оказалась скованной, и тяжело воспринимал он все, что говорил его странный гость.
– Жан Жорес на Конвенте Великого Востока 1913-го года сказал: «Если бы идея Бога приняла вдруг осязательную форму и сам Бог в видимом образе появился над человеческой толпой, первая обязанность человека – возмутиться против Бога, отказать Ему в повиновении и отнестись к Нему как к равному, вступить с Ним в переговоры»… Вы видите, что тут люди смелые, дерзновенные, и с такими людьми быть заодно интересно и почетно… Вы меня поняли?..
Акантов опять промолчал. Точно раскаленные стальные, тиски сжимали ему голову. Он глухо слышал речь Пижурина и плохо усваивал ее.
– Нам мешают, – продолжал между тем Пижурин, – религия, нация, монархия и теперь еще фашизм и национал-социализм. И мы будем бороться с ними до конца… До победы… У нас есть союзники, и это, прежде всего, демократия. Она своим анархизмом, невежеством
– Это-то меня и смущает.
– Оставьте, пожалуйста… Свободные люди теперешнего мира, – все евреи. Да, что далеко ходить… Кто является властителем душ русской эмиграции, чьи газеты ежедневно влияют на нее? Евреи, люди, женатые на еврейках, люди, евреями окруженные… Назовите мне русского писателя, журналиста, общественного деятеля, который не был бы связан с евреями? Как паук липкой паутиной опутывает мух, так евреи оплели весь Советский Союз и всю эмиграцию. Газеты, издательства, благотворительность – все в еврейских руках, и единственный путь освобождения от них, это – масонство. Через масонство русские люди получают возможность направлять и управлять евреями. Вот почему нам и нужны в ложах сильные люди, русские патриоты, чтобы при помощи их спасти Россию…
– Скажите, Алексей Алексеевич… Простите, что я так прямо задам вам этот вопрос. Вы сами-то стремитесь в Россию? Нужна она вам? Для чего она вам нужна?..
Вопрос этот, как будто, рассердил Пижурина. Он повысил голос:
– Я, Егор Иванович, я, прежде всего, – «Я»!..
Нагнувшись, Пижурин пальцем провел по полу полукруг:
– Представьте, что я мелом провел вокруг себя черту. Это «Я», а за чертой весь мир… Так вот, если вы хотите говорить обо мне, то имейте в виду, что для меня, кроме меня, ничего в мире не существует Ни-че-го!.. Я люблю пить хорошее вино, и я его пью. Я хочу иметь красивых и элегантных женщин, хочу дефлорировать девушек, и я делаю это… Сколько раз я был женат, я не помню даже… Были девушки, которые шли за меня не только из-за моего богатства, но и из-за моего ума… Одна умерла, другая покончила с собой, третья ушла, с четвертой я развелся по всем правилам закона, от пятой я откупился… Были русская, полька, француженка, еврейка, испанка… Теперь мне хочется в Россию, к русской бабе, чтобы она меня, как ребенка, нянчила, купала в бане и пестовала меня, и для этого мне нужна теперешняя Россия. Тут все-таки закон. Того нельзя, это не позволено. Это стесняет. Когда Россия освободится от большевиков, в ней долго еще не будет закона, и там можно будет прикоснуться к такому смердяковскому развратцу какого тут и понять не могут…
– Г-м-мм, да, – промычал Акантов. Пижурин испытующе, с усмешкой, смотрел на него:
– Что?.. Поражены?.. Ну, скажите мне прямо в лицо, скажите: мерзавец!.. Не стесняйтесь. Не обижусь нисколько. В этом и вышина моя над вами. Для вас, это – оскорбление. Для меня – ничего не значащее слово из восьми букв, слово для крестословицы. Поймите, что если у меня только мое «Я», а весь мир – за меловой чертой, то для меня мира и так называемого общественного мнения нет… Грубо выражаясь: «плевать»!.. Впрочем, я грубых слов не люблю. Мне все – все равно. У меня есть только одно, что мучит меня и не дает мне покоя: это – страх смерти… Вот, чтобы вам этот-то мой страх был понятным, я и вернусь к легенде…
Через закрытое окно было видно, как к румяному закату спускалось золотое солнце. Длинные тени упали от домов и деревьев сада, от гаражей и сараев. Умирание дня тихою печалью входило в Лизину комнату, где в кресле глубоко и неподвижно сидел этот странный и страшный человек, масон…
– Говорят, что книжники и фарисеи, которые, как о том повествует Евангелие, все «приступали» ко Христу с разными вопросами, искали убить Его, предали на казнь и были при распятии, – были масонами… Не знаю… Они боролись с Христом, как и теперь масонство противоположно христианству и борется с ним… Масонство очень древне. Оно идет от времен царя Соломона, от строителя Соломонова храма, архитектора Адонирама. Вы слыхали?..
– Нет…
– Вот тут-то и лежит легенда, смутившая всю мою жизнь и лишившая меня покоя. Адонирам обладал божественной истиной. Он знал, что такое – гармония. А в архитектуре, да и в одной ли архитектуре, собственно говоря, везде, гармония, это – все… Соломон назначил Адонирама строителем иерусалимского храма, который должен был быть совершеннейшей гармонией. Сто тридцать тысяч рабочих было согнано на постройку. Учениками, простыми кладчиками, руководил Иоаким, товарищами-подмастерьями – Вооз, и мастерами – Иегова… Храм воздвигался поразительной красоты линии, ибо строитель его, Адонирам, обладал тайной гармонии. Адонираму – поклонение, Адонираму – деньги, Адонираму – внимание и почет от премудрого царя Соломона… И встали между Адонирамом и мастерами зависть. Зависть – родная сестра ненависти. И было решено похитить тайну Адонирама… Безумцы!.. Разве можно похитить талант, украсть или отнять у гения его искусство? Можно отнять у Шаляпина его голос и гений его перевоплощения? Можно похитить у Рафаэля четкость
Пижурин выпил вино, тяжело вздохнул и надушенным платком стер со лба проступивший пот:
– Легенда, – сказал он, – а вот вижу все, как это было, вижу своими незрячими глазами, как кошмарный сон, преследует она меня и ночью во сне, и наяву днем. Какая страшная, невыразимая словами тишина настала после убийства Адонирама… Поздняя, ущербная луна показалась холмами Иерусалима и выплыла на черное небо. Сильнее стал запах роз и лилий, слышнее рокот вод, несущихся с гор потоков. В толпе товарищей тишина. Молча копают землю, хоронят Адонирама. Никто не должен знать, что случилось… Присыпали и притоптали землю… Разошлись… Гармония ушла с земли. Настало утро. Закопошились рабочие на постройке. Под опахалами из страусовых перьев, в пурпуровой мантии, несомый рослыми черными рабами, подарком Царицы Юга, явился на постройку Соломон. «Где Адонирам?». – Никто не отвечает. Молчание кругом. Усердно меряют «локти», отсчитывают кирпичи, стучат лопатки с известкой. «Где Адонирам?». Никто не знает… И так проходят дни… Адонирама нет. Утеряно магическое слово, источник гармонии. Работа не клеится, некому направить ее. Соломон прозревает истину. Он идет искать Адонирама. В руках у Царя сухая ветка мимозы… За Соломоном идут товарищи. Тихо кругом. Условились, что первое слово, которое кем-нибудь будет произнесено, когда найдут Адонирама, заменит магическое слово «иегова». Знойный день. Солнце нестерпимо печет. Раскалена красная почва. Соломон останавливается у восточных ворот. Здесь земля почему-то рыхлая, не слежавшаяся. Соломон втыкает шершавую, серую ветку мимозы. Все с ужасом видят, как серые комочки листьев шевелятся, распускаются, и ветка мимозы оживает и зеленеет. Молча, знаком, показывает Соломон, чтобы тут копали. С тихим шорохом сыпется земля. В знойный воздух ползет из нее отвратительный, одуряющий запах трупа. Из-под земли показывается белый плащ и мертвая рука. Один из мастеров схватывает за руку, чтобы вытащить из земли Адонирама… Мясо сползает с костей. В ужасе, кричит кто-то:
– Мак-бенах!..
– Тело сходит с кости!..
XX
– Мак-бенах, – медлительно и тихо повторил Пижурин. – Вы понимаете, в этом весь ужас смерти. Разложение тела. Моего тела, которое мне дороже всего, уничтожение моего огромного «я»…
– Но вы не будете же это чувствовать.
– Вы знаете это?.. Почему вы знаете?.. Теперь сжигают. Что хуже, не знаю. Поймите, меня: все умерло, стало нечувствительным, а мозг еще не умер. Он только на время уснул, и вот, проснулся. Он слышит, как над головою стучат по гробовой доске комья земли, все глуше и глуше, и наступает тишина. Страшная, последняя, гробовая тишина. Тишина могилы. И вот, мозг начинает передавать ощущение гниения вашего тела. Сползают с пальцев ногти, мясо мокнет, вязнет, распадается, кости расходятся. А мозг живет, чувствует, думает, ждет!.. Или… Это ожидание в гробу. Кончились речи приятелей, медленно и плавно опустился гроб в провал. Вы в гробу, вы ждете очереди. И вот, загрохотала под вами металлическая тележка, и повезла гроб с телом в печь. Теперь не сжигают огнем. Теперь вы попадаете в пространство, где такая страшная температура, что все испаряется…
– Ну, тогда испарится и ваш мозг…
– Да, и мозг. Но этот момент… Ужасно… Да, что-то есть в смерти непостижимо страшное, непереносимое… Одна богатая американка, – я понимаю ее, хотя ее и считали полоумной, – завещала громадные деньги, чтобы ее не хоронили в могиле и не сжигали, но устроили прекрасный склеп, как жилую комнату, с водой и освещением, богато обставленный, для жилья одного человека, и там положили ее в хрустальном гробу. Американка оставила особую сумму денег, чтобы нанять человека, который должен был жить в этом склепе, вместе с нею. Ему должны были приносить пищу и все необходимое, но он должен был оставаться один с нею, или, вернее, с ее трупом. И… такого человека не нашли…