Ложная девятка, часть третья

Риддер Аристарх

Справа от меня Дасаев с болезненной гримасой растирал запястье, пока Мышалов накладывал новую повязку. На разминке рука снова дала о себе знать. Перелом? Растяжение? Никто толком не знал, но в ворота отправился Бирюков.

— Миша не подведет, — сказал Ринат, поймав мой обеспокоенный взгляд. — Ты главное будь готов. Без тебя точно не обойдется.

То что в итоге я начну на скамейке Малофеев сказал только перед самой игрой, видимо до конца сомневался как правильно поступить — Ярослав, ты наш джокер. Точно как в матче с датчанами. Французы

наверняка ждут тебя в стартовом составе. Пусть думают что мы сделали выводы после Дании и решили сразу играть на встречных курсах. А я наоборот, хочу дать тебе больше возможностей. Против уставшей обороны ты эффективней. Да и нельзя сбрасывать со счетов дополнительное время, вернее его возможность.

План звучал логично, но чертовски тяжело было смотреть матч со скамейки. С каждой минутой напряжение росло.

Французские болельщики создавали невероятную атмосферу. «Allez Les Bleus!» — скандировали они, и весь стадион вздрагивал от этого клича. Потом начинали петь «La Marseillaise», и у меня мурашки бежали по коже от этого. Могут, умеют, практикуют.

Впрочем, наши болельщики тут тоже есть. В дальнем секторе виднелось красное пятно — несколько сотен советских флагов. Маленький островок в бушующем сине-белом море.

С первых минут стало ясно, что нам будет тяжело. Хотя, в этом никто и не сомневался. Французы контролировали мяч, да и трибуны работали на все сто. Их «волшебный квадрат» в центре поля — Платини, Жиресс, Тигана и Фернандез — творил настоящие чудеса. Каждая передача, каждый финт вызывали восторженные «Оле!» с трибун.

— Хороши, ублюдки французские, хороши — пробормотал я себе под нос, не в силах скрыть восхищение, когда Платини одним ложным движением убрал сразу двух наших защитников.

— Держи Платини! Держи же! — я невольно вскочил со скамейки, когда французский капитан в очередной раз ушел от опеки Алейникова. Сергей старался, но Платини был словно из другого измерения — он чувствовал игру на несколько шагов вперёд, всегда оказываясь там, где его не ждали.

Десять минут спустя Жиресс выдал гениальный пас между линиями на Рошто, тот пробил — Бирюков потащил, трибуны одобрительно загудели.

— Молодец, Миша! — закричали мы со со скамейки. Ринат так и вовсе зашёлся в залихватском свисте что твой Соловей разбойник.

Французы всё прибавляли. Каждая их атака вызывала волну на трибунах — люди вскакивали, размахивали флагами, скандировали имена игроков. Особенно громко кричали «Пла-ти-ни! Пла-ти-ни!», когда мяч оказывался у капитана.

На 17-й минуте произошло неизбежное. Платини получил мяч в полумесяце от Жиресса, легко убрал его под правую ногу, и когда Зыгмантович выдвинулся навстречу, изящно переложил на левую и пробил точно в дальний угол. Бирюков бросился в отчаянном прыжке, но мяч уже был в сетке.

Парк де Пренс взорвался. Люди обнимались, прыгали, размахивали флагами. Платини побежал к угловому флажку, и вся команда окружила его в восторженном объятии.

— Черт! — я в сердцах ударил

кулаком по скамейке, чувствуя, как внутри поднимается жгучее желание выйти на поле и всё исправить. — Дай мне выйти, Васильич! — прошептал я, хотя понимал, что ещё не пришло моё время.

Малофеев вскочил со скамейки, хлопая в ладоши: — Нормально, ребята, нормально! Пережили Данию и это переживем! Спокойно! Алейников, держи позицию!

Трибуны всё не утихали. Минут пять после гола французы скандировали «Ми-шель! Ми-шель!», а потом запели какую-то песню, которую я не узнал. Возможно, это была специальная кричалка для Евро.

Наши пытались огрызаться, но французы были везде. Каждый раз, когда мяч оказывался у Заварова или Протасова, к ним моментально подлетали сразу двое или трое синих футболок. Французы так высоко прессинговали, что порой казалось, будто на поле их не одиннадцать, а все пятнадцать.

— Саша слишком глубоко отходит, — от напряжения я комментировал каждый эпизод и обращался к Черенкову, сидевшему рядом. — Если бы он держался ближе к Протасову, у них бы получалась короткая передача.

— Там нет места, — покачал головой Федя. — Французы так плотно играют в центре.

— Нужно растягивать их! — ответил я. — Литовченко должен держаться ближе к бровке. И Желудков тоже. Пусть делают коридор для Заварова.

Я не мог усидеть на месте. Каждую атаку французов и каждую нашу попытку контратаковать я переживал, как свою собственную. В мыслях я уже был на поле, представляя, как бы обыграл Баттистона — резкая смена направления, потом ускорение вдоль бровки, а когда он потянется за мной, внезапный рывок внутрь. Высокие защитники всегда медленно поворачиваются, я бы успел пробросить мяч между его ног и уйти на скорости.

Или против Боссиса — он любит делать подкаты, можно было бы использовать это, резко остановив мяч в момент скольжения, а потом рывок…

Каждую деталь игры я разбирал в голове, анализировал, искал слабые места. Это помогало мне сосредоточиться и не сорваться раньше времени.

На 26-й минуте Заваров и Протасов разыграли отличную комбинацию — Саша сделал проникающий пас, Олег оторвался от Баттистона, вышел один на один… и пробил прямо в Батса.

— Да что же это такое! — я вскочил со скамейки, схватившись за голову.

Советские болельщики в своем секторе тоже вскочили, а потом разочарованно осели на места. Контраст с французскими трибунами был разительным — там всё было в движении, постоянный шум, песни, барабаны.

— Терпение, — сказал Малофеев, бросив взгляд на скамейку запасных. — Скоро твой выход. Не трать нервы.

Французы продолжали атаковать. Платини, Жиресс и Тигана словно читали мысли друг друга — мяч летал между ними с невероятной скоростью и точностью. Каждый пас, каждый финт вызывал восторженные крики с трибун. Когда Платини спрошёл Алейникова моим финтом, козлина этакая, весь стадион взорвался аплодисментами. Такое люди любят. Особенно в исполнении своих.