Ложная память
Шрифт:
Дасти остановил машину возле тротуара на площадке, предназначенной для прибывающих пациентов. Он выключил «дворники», но двигатель все еще продолжал работать.
— Ты рассказал ему о том, что узнал?
— Ты имеешь в виду моего доброго старого папочку? — Скит, закрыв глаза, помотал головой. — Нет. Хватит и того, что я сам об этом знаю.
По правде говоря, Скит и сейчас боялся профессора Колфилда, урожденного Фарнера, не меньше, чем прежде, когда был ребенком, — и, возможно, имел для этого достаточно веские основания.
— Каскад,
— Ты не хочешь поехать туда и познакомиться со своей бабушкой?
— Слишком далеко. И слишком трудно, — ответил Скит. — Я же теперь не могу водить машину. — Из-за многочисленных нарушений правил движения у него отобрали водительские права, и теперь он каждый день ездил на работу вместе с Пустяком Ньютоном.
— Послушай, — продолжал Дасти, — ты пройдешь курс, а потом я отвезу тебя в Каскад, чтобы ты смог увидеть свою бабушку.
Скит открыл глаза.
— Э, нет, парень, это опасно.
— Так ведь я неплохой водитель.
— Я хочу сказать, что люди всегда подводят. Кроме тебя и Марти. И Доминик. Она никогда не подводила меня.
Доминик была его сводной сестрой по матери от ее первого мужа. Она страдала от рождения болезнью Дауна и умерла в младенчестве. Никто из них никогда не видел ее, хотя Скит время от времени посещал ее могилу. Он называл ее «та, что вовремя смылась».
— Люди всегда подводят, — сказал он, — не следует ожидать от них слишком много.
— Ты сказал, что по телефону она показалась тебе милой. И, судя по всему, твой папаша презирает ее, а это хороший признак. Чертовски хороший. Кроме того, если она вдруг окажется чертовой бабушкой, то я буду там с тобой и перешибу ей копыта.
Скит улыбнулся. Он задумчиво смотрел сквозь залитое дождем ветровое стекло, но не на тот пейзаж, что разворачивался перед ним, а, вероятно, видел перед собой идеальный образ Каскада, штат Колорадо, который уже успел нарисовать в своих мыслях.
— Она сказала, что любила меня. Никогда не видела, но сказала, что это все равно.
— Ты ее внук, — сказал Дасти, выключая двигатель.
Глаза Скита, казалось, были не только отекшими и налитыми кровью, но и воспаленными, словно он видел слишком много того, что причиняло ему боль. Но улыбка на бледном, как снег, потерянном и изможденном его лице была теплой.
— Сводный брат считается половиной брата. А ты — целых полтора брата.
Дасти положил ладонь на тощий загривок Скита и притянул его к себе, пока они не соприкоснулись лбами. Так они просидели некоторое время, бровь к брови; ни один из них ничего не сказал.
Потом они вышли из фургона под холодный дождь.
ГЛАВА 9
В приемной доктора Марка Аримана стояла пара полированных кресел из драгоценной сикоморовой древесины с черными кожаными сиденьями. Пол
Из произведений искусства помещение украшали лишь две картины в стиле «арт деко» — ночные городские пейзажи, напоминающие о ранних работах Джорджии О'Кифф.
Благородный стиль помещения оказывал удивительно успокаивающее воздействие. Как всегда, Сьюзен явно полегчало после того, как она переступила через порог приемной. Впервые начиная с выхода из квартиры она не испытывала потребности опираться на Марти. Она подняла голову, отбросила капюшон плаща и сделала несколько глубоких медленных вздохов, как будто только что вынырнула из глубин холодного озера.
Что удивительно, Марти тоже почувствовала определенное облегчение. То беспокойство, что волнами накатывало на нее и, похоже, не было связано с каким-либо определенным источником зла, несколько ослабло после того, как за подругами закрылась дверь приемной.
За окном регистратора находилась Дженнифер, секретарша доктора. Она говорила по телефону, сидя за столом, и помахала им рукой.
Беззвучно открылась внутренняя дверь, и из столь же хорошо обставленной комнаты, в которой он проводил свои психотерапевтические сеансы, вышел доктор Ариман. Впечатление было такое, будто он получил телепатический сигнал о прибытии своего пациента. Безупречно одетый, в темно-сером костюме фирмы «Вестимента», столь же элегантный, как и вся обстановка его лечебницы, он передвигался с легкостью и изяществом, которые обычно отличают профессиональных спортсменов.
Ему было, видимо, лет сорок с небольшим. Он был высок ростом, покрыт ровным загаром, с седоватыми волосами цвета «перец с солью», и выглядел в целом таким же красивым, как и на своих фотопортретах, украшавших пыльные суперобложки его бестселлеров по психологии. Хотя его карие глаза смотрели на собеседника необыкновенно прямо, взгляд их не был при этом ни агрессивным, ни вызывающим, ни по-клинически оценивающим, а очень теплым и успокаивающим. Доктор Ариман ничуть не походил внешне на отца Марти, но тем не менее в нем чувствовалась свойственная Улыбчивому Бобу приветливость, неподдельный интерес к людям и передающаяся другим уверенность в себе. Марти действительно считала, что в нем было нечто отеческое.
Он не стал расспрашивать Сьюзен о том, как та перенесла поездку от своего дома до его лечебницы, чтобы избежать малейшей опасности хоть намеком напомнить больной о ее агорафобии. Вместо этого он принялся красноречиво воспевать красоту шторма, как если бы ненастное утро было столь же ярким и жизнеутверждающим, как живопись Ренуара. Когда он описывал удовольствие от прогулки под дождем, в холоде и сырости, то казалось, что это занятие должно так же успокаивать душу, как и отдых на пляже в умеренно жаркий солнечный день.