Ложный вакуум

Акимов Валерий

Стас не пошёл ни на опознание, ни на похороны. Он слышал рассказы родителей Ильи о том, что на лице мертвеца отсутствовало какое-либо выражение, как у больного летаргией, и напоминало мраморное изваяние, словно на самом деле лицо было не из плоти; даже когда пальцы касались щёк и скул, от последних исходила гораздо более безликая мерзлота, нежели та, что присуща трупам, и кожа была твёрдой и гладкой, как стекло.

Со временем к Стасу начали приходить навязчивые мысли, что Илья предал его – он ушёл один, обмолвившись только, что Стасу остаётся жить дальше. Это было похоже и на напутствие, и на приговор.

Вот такая история.

Его дёрнули за плечо.

Сон прекратился. Он открыл глаза и поднял голову. В бьющем свете Стас различил склонившуюся над ним фигуру. У той был милый мелодичный голос. Когда резь в глазах спала, Стас понял, что перед ним стоит Валя. С виду похожая на школьницу, Валя была миловидной

девушкой с сексапильной фигуркой, которую сейчас подчёркивал незатейливый наряд: короткая юбка и блузка. Валя не уставала повторять, по поводу и без него, как она заботится о своём теле, посещая постоянно фитнес-залы и придерживаясь правильного питания и образа жизни; ни о чём другом она говорить не могла, разве что ещё о Кастанеде и прочей эзотерике, и как на беду Валя была охотлива на болтовню – соответствующими речами, где мешались соображения о том, какую нагрузку стоит давать на плечи и какую пользу приносит метод осознанных сновидений вкупе с состояниями изменённого сознания, девушка выносила собеседнику мозги. Впрочем, вся эта галиматья со здоровым образом жизни вела к одной простой истине: Валя любила трахаться, особенно – в состоянии изменённого сознания, во всяком случае, так говаривали. От любовников у неё не было отбоя. Отношения у неё длились не больше двух месяцев и перерывы между ними занимали столько же. Стас находился в курсе сего не потому, что встречался с Валей, а потому, что она крутила романы с кем-то из его знакомых, которые не уставали распинаться насчёт того, какая Валя охуительная по жизни и в постели. Стас же был уверен, что эта девушка – пустышка, как, наверное, все девушки. Сложно было назвать Валю нимфоманкой; скорее, она была влюблена в любовь – ей нравилось флиртовать, заигрывать, доводя знакомство до кульминации, потом, как по правилам – развязка, концовка и – «всё, прощай». Дальше – как по новой. Та же самая пьеса.

В данную секунду она глядела на Стаса своими большими блестящими глазами – они напоминали глаза совы, – и улыбалась, будто предвкушала что-то особенное от их встречи. Лицо у Вали напоминало слегка вытянутый овал и обладало своеобразной красотой, особенно при том освещении, что было сейчас на кухне; это лицо обрамляли длинные прямые локоны русых волос. Блузка уже успела запачкаться – на животе и на шее виднелись поблекшие винные пятна. Пуговицы были расстёгнуты настолько, что Стас мог без проблем заглянуть вглубь, разгадав приятные очертания нежной, округлой плоти, поддерживаемой кружевным бюстгальтером, который к тому же почти полностью просвечивался сквозь тонкую ткань.

– Расскажи мне про Камю, – сказала Валя.

– Кого?

– Камю.

Стас перевёл взгляд на стакан с водкой, которую так и не выпил перед тем, как отключиться. Валя в это время подошла к плите и поставила на огонь чайник.

– Зачем? – спросил Стас.

– Я хочу чай.

– Зачем тебе Камю?

Валя достала из шкафчика две чашки.

– Кеша сказал, что ты можешь рассказать.

Она до последнего будет делать вид, что ей правда интересен Камю. Стас осушил стакан. У водки откуда-то взялся горьковатый привкус.

– То есть, – начал Стас, – так и было: ты подошла к Кеше, или вы изначально о чём-то болтали, и тут ты такая (Стас попытался сымитировать Валин голосок) «я бы хотела про Камю узнать», а Кеша берёт – и отправляет тебя ко мне?

Валя одарила Стаса укоризненным взглядом, который, скорее всего, должен был его подразнить, однако все до единой фибры души остались нетронутыми.

– Так всё и было.

– Ну ладно.

Валя заварила чай.

– Ты ведь кофе любишь, – заметил Стас.

– Молока нет.

– А, ну да. Ты такой любитель кофе, который вроде бы любит кофе.

– Ой! А тебе только чёрный кофе подавай.

Валя поставила чашки на стол и села напротив, обхватив ладонями чашку, затем поднесла её ко рту, подула, сделала глоточек и отняла чашку от губ, оставшись в таком положении. Она вперила в Стаса свои совиные глаза – странный у неё всегда был взгляд, как исподлобья, кажется, другого выражения её лицо не ведало, – ожидая, что он что-нибудь скажет. Стас отодвинул от себя чашку, положил в рот сигарету, чиркнул спичкой и поднёс пламя к сигарете; сделал вдох, выпустил дым, затем погасил спичку, бросив её в пепельницу, и затянулся.

– Сколько можно курить? – спросила Валя.

– А что? – не вынимая сигареты, переспросил Стас.

– Курильщики рано умирают.

– Поебать.

– Пфф!

Дым воспарил над сидящими, как подхваченное ветром полотно, и начал слоиться, ниспадая на людей кусочками размытых образов. Паузу вновь прервала Валя:

– Ну, давай, рассказывай.

– Про кого?

– Про Камю.

Она засмеялась, как ребёнок, словно пряча смех, при этом оставалось понятным, что Валя грамотно отыгрывает стратегию. Желание выдавало себя с головой, в действиях как нельзя доходчивей прочитывалась состряпанная наспех тактика. Она положила глаз на Стаса, едва он появился на

тусовке. Здесь и так трудно было найти парня, который бы не делал попыток подкатить к Вале, обольщённый её необычной красотой, однако сама девушка уже определилась с выбором. Правда, помимо конкретного стремления переспать в Вале чувствовалась и другая тяга: она влюбилась в Стаса; её совиные глаза не издавали вожделеющий блеск, но мягко и трепетно посверкивали, будто обладатель этих глаз безрассудно и со всей силой присущей человеческому роду наивности верит в сказку, что люди влюбляются друг в друга безответно на все времена. Стас хмыкнул. При данном раскладе Валя напоминала живописную картину, в которой запечатлены одинаково и просыпающаяся сексуальность, и вера в чистоту чувств; милое существо на пороге юности и взрослой жизни. И всё это искусственно, выспренно и вымученно, потому что известно, чем заканчивается подобная повесть. Валя знала это лучше всех.

– В общем, – Стас стряхнул пепел, – жил себе человек, жил, что-то там писал, получил Нобелевскую премию, а потом разбился нахер. Конец.

– Ну серьёзно!

– Серьёзней некуда. Википедию пойди почитай.

– Я не отстану.

– Я плохо рассказываю.

– Не ври.

– Ладно!

Стас приосанился. На миг он почувствовал достаточно решимости послать Валю куда подальше, но спустя тот же миг решимость куда-то пропала, и он начал рассказывать:

– Камю обычно причисляют к экзистенциалистам, но сам он противился этому. Он никогда себя экзистенциалистом не считал. Впрочем, его философия имеет схожую проблематику. Вообще с экзистенциализмом, как только дело доходит до раздела границ между тенденциями, постоянно возникает проблема. И Сартр, и Камю, и Хайдеггер, и Ясперс и прочие – все они вроде бы экзистенциалисты, однако никто из них напрямую не сознавался в этом. И отрицал это. Экзистенциализм, короче, без экзистенциалистов. Камю был противоречивой фигурой. Когда он написал «Бунтующего человека», многие из его окружения отвернулись от него. Сартр порвал с ним все отношения. Всем эта книжка показалась вопиющей. И всё же Камю был более чем уверен в своей правоте. Он любил жизнь, но как будто бы играл с ней на спор. Он не хотел ей поддаваться. Человек у Камю не принадлежит судьбе. Человек сам по себе судьбоносен, а мир – это абсурд, мрак, вероятность без окончательного выбора. Или наоборот: человек – это абсурд, вклинивающийся в упорядоченный мир. И только в абсурде выбор возможен – как личностный поступок. Человек – источник себя, так сказать. Если человек этого не поймёт, то и жизнь останется для него непостижимой тайной, заросшей ходом рутины и смертельной скуки. Жизнь будто сама отвлекает человека от того, чтобы он полностью постиг её. А это страшно – постижение. Камю писал, что завтрашнего дня нет… Ты слушаешь вообще?

– Да, – кивнула Валя.

– Хорошо… короче, существование абсурдно.

– Ты же сказал, что человек абсурден!

– Я сказал «а может быть наоборот». Камю был писателем, он имел право перетасовывать концепции как ему угодно. Не перебивай. Так… ну, по мысли Камю, всё происходит сейчас. То есть бытие актуально, оно неразрывно с человеческим существом, и весь его массив, ну, массив бытия, умещён в одно настоящее мгновение, которое и есть действительность. Здесь и сейчас…

Стас не заметил, как его увлёк его собственный рассказ – он ещё долго говорил, а Валя не спускала с него глаз ни на минуту, благоговейно пропуская мимо ушей все слова, которые приходили на ум с трудом, корёжились, ломались, потому что Стас был паршивым рассказчиком, потому что он разбирался в философии на ничтожно дилетантском уровне, зная лишь, что Платон говорил об идеях, а Аристотель – о сущностях, что Альтюссер убил собственную жену, а Делёз выбросился из окна, отчаянный от факта, что не сможет отныне написать ни строчки… По сияющему личику слушательницы можно было сделать вывод, что корявое и бестолковое изложение философии Камю являлось едва ли не лучшим из существующих изложений, и вряд ли кто сможет переплюнуть это достижение.

– Почему ты думаешь, что он покончил с собой? – спросила она под конец.

– Наверное, я очень люблю мистику. У Камю был выбор, и он его сделал. Туманная смерть.

На этих словах вспомнилось мраморное лицо мертвеца – сжатые бесцветные губы – повеяло мерзлотой – издалека прорезалась фраза: это не патология. Думаешь, это разочарование? Разочарование – это бегство от настоящего разочарования. Постоянная подмена. У разочарования нет эквивалентов. Илья бы лучше рассказал про Камю. Только дело касалось философии, он преображался – словно светился изнури, лишь появлялась возможность поговорить о сингулярностях и вещи-в-себе… У тебя получилось бы лучше. Тебе было ясно, как в одном уживаются разнонаправленные тенденции, под конец обнажающие свою единую природу. Я же этого не понимал за своей тугоумностью. В тебе всегда ощущалась снисходительность, которую ты ко мне проявлял. Я читал не меньше тебя. Я завидовал тебе и хотел обойти тебя, но ты исчез, оставив меня с моим поражением. Чертовски хороший игрок. Ты меня предал! Предал!

Конец ознакомительного фрагмента.