LSD. Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости

Данилин Александр Геннадьевич

Для этого необходимо было допустить в реальность душевной жизни человека христианской парадигмы. Никто из психоаналитиков и психологов XX века решиться на такое не посмел.

Решился только Фридрих Ницше, который еще в конце XIX века писал: «Потребность в знании и потребность в власти — сущностно одно и то же».

Открытие Адлером «комплекса неполноты» и «потребности в завершенности» (нам кажется наиболее универсальным именно этот термин) как точки отсчета в вопросе формирования личности привело к созданию целого ряда других концепций научной психологии XX века.

Дж. Кренделл (1981) определял адлеровское стремление

к «силе» как «борьбу за самоосуществление, самостановление и совершенствование личности». Но и здесь эта «борьба» не далеко отстоит от рамок «естественного отбора». Одно «Я» борется за свое становление с другими «Я». Конкурируя, они воюют, а не сотрудничают…

Из терминов Адлера формировались такие понятия, как: «самоактуализация» К. Гольдштейна (1939), «самореализация» К. Хорни (1950), «актуализация личности» А. Маслоу (1954), «актуализирующая тенденция» К. Роджерса (1959), «потребность в эффективности» Р. Байта (1959), «потребность эго-идентичности» Э. Эриксона (1963) и «потребность роста» Г. Менестера (1982).

Характерно, что ни одна из упомянутых нами психологических концепций, даже развернутая схема развития «эго» по Эриксону, так и не объясняет разницы между «потребностью в совершенствовании» и «стремлении к превосходству» или «господству» — для всех упомянутых теорий это в сущности одно и то же…

Эти понятия различны лишь в работах христианских мыслителей. Например, абсолютно незнакомый с работами Адлера И.А. Ильин разделял «желание совершенства» (удивительно близкое к адлеровскому, даже по звучанию) и «стремление к пошлости» — характерное для «релятивиста» («нарцисса», «индивида» или «виртуального человека», в терминах предыдущей главы). Но психологи сегодня не читают христианских мыслителей — буддизма им вполне достаточно.

Тем не менее со времен Адлера мы, даже в области «научной» психологии, можем считать доказанным факт:

Личность развивается на основе неосознаваемого страдания.

Но открытие Адлера было отнюдь не новым. Еще в III веке до нашей эры греческий мудрец Анаксимандр сформулировал адлеровскую мысль следующим образом:

«Всякое страдание проистекает из несовершенства и неполноты бытия, составляющих самую сущность тварности (со времен Анаксимандра слово «тварь» обозначает существо, сотворенное отдельным. — А. Д.). Тварь есть бытие конечное, ограниченное во времени и пространстве, но внутренне посягающее (то бессознательно, то сознательно. — А.Д.) на бесконечность и неограниченность» (эгодиастола. — А.Д.).

Только жизнь и страдания Иисуса Христа доказали человечеству, что его изначальное страдание может быть преодолено. Личность может стать бесконечной, не теряя присущей ей тварности (отдельности).

Радость Бодрийара по поводу наступления «виртуального апокалипсиса» — это восторг освобождения от подлинного страдания. Философ не замечает, что его радость одновременно является восторгом освобождения от тварности, то есть от отдельного, от личного, от интимного, от

христианского.

Целый ряд философских учений после Декарта, но задолго до Бодрийара объявлял гедонизм — поиск человеком удовольствий, жизни без страдания — главным смыслом человеческой жизни.

Медицина, во всяком случае, видит проблему наркотиков только с гедонистических позиций.

Почти никто, кроме православных мыслителей, не задумывался о том, что произойдет с личностью, если ее лишить страдания вообще — полностью избавить от трагедии.

Останется ли при этом человек человеком?

Вдумайтесь в значение русского слова «со-страдание» (или в эриксоновские понятия интимности и доверия).

Если личность перестанет страдать, то сможет ли она почувствовать страдание другого…

…или превратится в урода из приведенной выше газетной статьи?

Пока еще большинство из нас чувствует этих людей уродами, но уже мало кто может объяснить, почему он так считает.

Одна личность обязана помогать другой личности преодолевать страдания. В этом — суть творчества, движения образа к подобию. Если этого движения нет — другой человек станет лишь вещью, череп которой вполне годится для продажи «черным магам».

Если человек совершил неправильный поступок или вовсе перестал совершать поступки — превратил свою жизнь в бессмыслицу — совершил грех, то он должен испытывать душевную боль.

Раньше мы называли эту боль совестью, но теперь подобное состояние души мы привычно причисляем к рангу депрессий и считаем болезнью, от которой надо лечить.

«Совесть совсем не есть отвлеченный «принцип долга», навязываемый воле сознанием, — пишет И. Ильин, — но она не есть и сила суда или укора, подъемлющаяся из бессознательнаго после дурного поступка и не имеющая «разумнаго» оправдания. Совесть есть голос целостной духовности человека, в которой инстинкт принял закон Божий, как свой собственный, а дух приобрел силу инстинктивнаго влечения. Совесть есть не сразу — инстинктивная потребность в нравственном совершенстве и предметно обоснованная воля к нему, а потому творческое искание его в каждом данном жизненном положении. Иными словами — совесть есть целостное пребывание человека в луче Божьем».

Совесть для русского философа есть основа личности, причем основа укорененная не в абстрактной нравственности, а непосредственно в биологии — в инстинкте.

Страдания совести позволяют преодолевать ощущения индивидуальной греховности, понимая ее.

Понимание и есть мудрость.

Когда Бог утерян культурой или даже, явно или не явно, запрещен ею, только имманентное, «генетическое» ощущение «Божественного луча», которое мы называем «страданием совести», способно привести человека к подлинному чуду пре ображения — становления целостной личности.