Лубянка и Кремль. Как мы снимали Хрущева
Шрифт:
Шелепин окончил Московский институт философии и литературы. Он был работоспособным, организованным, дисциплинированным человеком. Где бы он ни работал — в комсомоле, в КГБ или в Комитете народного контроля, он всегда отличался высокой требовательностью к себе и к людям. В то же время был очень скромным и щепетильным.
Как-то завхозы проводили ревизию на нашей даче. Они обнаружили, что в личном пользовании моей семьи находились казенные подушки. Когда Шелепину доложили об этом, он позвонил мне (а я в то время ведал финансово-хозяйственными вопросами в комсомоле) и потребовал отчета.
— Как так получилось?
— Да они были еще до нашего приезда. Мы на них только наволочки надели.
Я вызвал хозяйственников, узнал у них цену подушек, оплатил их стоимость и просил вычеркнуть эти подушки из ведомости.
Однажды у Шелепина дома испортился дверной замок. Он вызвал хозяйственника и просил починить. После починки настоял на оплате работы официальным порядком.
Н.С. Хрущев относился к Шелепину очень хорошо. Вообще-то и я, и Шелепин обязаны своей карьерой Хрущеву. Хрущев приблизил его к себе, доверял ему. Когда был создан Комитет партийно-государственного контроля, Шелепин стал его председателем, потом секретарем ЦК и заместителем председателя Совмина СССР, то есть совмещал три поста, имел большой вес и большую власть. Это он внес предложение заменить прежнее название на Комитет народного контроля.
Когда Шелепин работал в комсомоле, он был вице-президентом Всемирной федерации молодежи. После него это место занял я. На Западе был выпущен буклет с нашими фотографиями и биографическими справками. Через всю страницу буклета крупными буквами было напечатано: «Молодежь мира! Кто вами правит?»— намек на переход Шелепина с комсомольской работы в КГБ.
В общении с людьми меня часто называли Шелепиным, а его — Семичастным: уж очень часто нас видели вместе! Даже в верхних эшелонах власти нас путали.
Шелепина я всегда считал лидером и относился к нему с особым пиететом. На совещаниях я всегда обращался к нему на «вы».
Мы оба курили папиросы «Казбек». Когда мне в голову приходила какая-нибудь интересная мысль, я, чтобы не забыть, открывал коробку «Казбека» и на внутренней стороне делал короткую запись. Это стало общей привычкой, и иногда, когда мы ехали куда-то вместе, Шелепин говорил: «Ну-ка достань „Казбек" и запиши». Очень удобно! Открываешь коробку, чтобы закурить, а тут и запись нужная перед глазами.
Шелепин никогда не стремился завоевать дешевый авторитет. Все записки, доклады, выступления он писал для себя сам: не любил жевать чужую жвачку. Александр Николаевич всегда высказывал свои мысли, свое отношение к тому или иному явлению. Я ценил это в нем и старался ему подражать. Именно он научил меня во всем иметь свое мнение и отстаивать свою точку зрения.
Шелепин все проблемы, касавшиеся интересов страны, воспринимал как свои личные, и даже острее. И этому я тоже учился у него.
Удивительным было его отношение к товарищам по работе, просто к собеседникам— уважительное, тактичное, терпеливое даже тогда, когда он был не согласен с собеседником. И в этом я старался походить на него. Мы никогда не свирепствовали, не унижали людей оскорблениями.
Со временем у нас с Александром Николаевичем выработался единый подход ко многим вопросам. Мы могли обсуждать с ним кадровые вопросы,
Например, считали, что слишком много взвалено на плечи центральных органов власти, что надо дать больше прав и свобод республиканским, областным и другим местным органам. Мы были против того, чтобы ЦК подменял собою правительство.
Мы с Шелепиным были убеждены, что ЦК партии должен заниматься партийными организациями. Партия же слишком увлеклась хозяйственными делами. Соответственно в отделы ЦК подбирались не партийные работники с широким кругозором, а хозяйственники или специалисты типа В. Черномырдина. По своей подготовке, эрудиции он не годился бы для партийной работы. Он не политический деятель.
Зачем мы держали институты марксизма-ленинизма при всех ЦК КГБ республик? Лучше было бы при ЦК КП республик иметь институты по национальным проблемам!
Так же дело обстояло и с музеями В.И. Ленина. Мало того, что есть Центральный музей В.И. Ленина в Москве, создавались они и на местах, причем в городах, где Ленин никогда не бывал. Это бездумное тиражирование обесценивало саму идею.
Остался в памяти и такой факт. Когда Шелепина избрали членом Президиума ЦК партии, он отказался от охраны. Брежнев и Суслов буквально обрушились на него:
— Ты что, хочешь быть среди нас «белой вороной»?
— По-моему, следует экономить государственные деньги, — парировал Шелепин, — и потому охранять нужно лишь генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Верховного Совета СССР и председателя Совета Министров СССР.
С ним не согласились и в приказном порядке заставили иметь охрану.
Бурю негодования у Суслова, которого активно поддержал Брежнев, вызвало заявление Шелепина на одном из заседаний Политбюро, что ему стыдно стоять на Мавзолее Ленина и видеть, как несут его портрет. Он тут же внес предложение: впредь никаких портретов, кроме портретов Маркса, Энгельса и Ленина, на демонстрации не носить и на домах не вывешивать.
С этим уже не согласились и другие члены Политбюро, доказывая, что такова традиция и менять ее не стоит: народ-де к ней привык.
Неординарность Шелепина вызывала все большее недовольство Брежнева.
Однажды на расширенном заседании Президиума ЦК КПСС, на котором присутствовали все первые секретари ЦК компартий союзных республик и группа первых секретарей крайкомов и обкомов партии Российской Федерации, обсуждался вопрос о крупных животноводческих комплексах. В своем выступлении Шелепин говорил о крайне тяжелом положении в сельском хозяйстве, привел истинные цифры и факты, а не те, которые предоставляло ЦСУ СССР. Поддержав идею создания крупных животноводческих комплексов, он подчеркнул, что они должны создаваться не в ущерб мелким и средним животноводческим фермам. (На практике многие из них потом были ликвидированы, что, конечно, отрицательно сказалось на снабжении населения мясом и молочными продуктами.) В заключение своего выступления Шелепин внес предложение об освобождении с поста министра сельского хозяйства В.В. Мацкевича.