Лубянка и Кремль. Как мы снимали Хрущева
Шрифт:
К тому же В. Ульбрихт был человеком старой закалки, консервативным и несговорчивым. Вместо того чтобы содействовать сближению обоих немецких государств, активно искать компромиссные решения, он твердо удерживал старые позиции времен начала «холодной войны». Его не слишком общительный характер не только не способствовал уменьшению опасности обострения отношений, а наоборот, увеличивал ее.
И хотя Хрущев и Ульбрихт были людьми одного поколения, Никита Сергеевич говорил о своем немецком товарище по борьбе чаще всего снисходительно.
Возможности Ульбрихта руководить страной ограничивались и частыми болезнями, которые
Немцы испокон веков отличались большой дисциплинированностью. Не изменилось в этом плане ничего и на этот раз. Такие явления, как закулисные схватки, тайное политиканство, в Берлине проявлялись не часто. Подчиненные Ульбрихта терпеливо ожидали, когда их вождь сам даст соответствующий сигнал, когда он собственным умом дойдет до понимания того, что ему пора отойти в сторону. Но Вальтер Ульбрихт ничего подобного делать не собирался.
Однако уже тогда, во время болезни Ульбрихта, его замещал человек, который впоследствии и заменил его на посту первого секретаря. Имя Эриха Хонеккера стало известным еще в пятидесятые годы. Он принадлежал к числу основателей Союза свободной немецкой молодежи, а в 1946–1955 годах им руководил.
Именно в это время я как второй секретарь ЦК комсомола встретился и познакомился с ним впервые. Еще будучи молодежным вожаком, Хонеккер был избран кандидатом в члены ЦК СЕПГ, а в 1958 году стал членом и секретарем ЦК. Перед ним открывались широкие политические перспективы, что понимали как берлинские, так и московские ведущие политики.
Однако мы никогда не пытались ускорить события в высшем руководстве ГДР. Как и сами восточные немцы, мы также ждали сигнала от самого Ульбрихта. Не пытались мы и давать понять, что «ставим» на Хонеккера. Повода для возникновения раздоров мы не дали даже тогда, когда Хонеккер в критике действий Ульбрихта стал жестче, особенно это касалось экономической области. В результате всех этих обстоятельств Ульбрихт на своем посту пережил и меня, и Хрущева: Хонеккер заменил его только в начале семидесятых годов.
Перемены в польском руководстве в 1964 году были бы намного более чувствительными, чем у восточных немцев. В памяти все еще оставался 1956 год с его тревожными событиями. Тогда Владислав Гомулка пришел к руководству страной при весьма бурных обстоятельствах и за последующие восемь лет многое в своих взглядах переменил. Он стал склоняться к консервативным методам руководства.
Католическая Польша с ее сельскохозяйственной основой была к тому же слабым звеном социалистического содружества. Запад хорошо понимал: если он захочет в один прекрасный день подорвать Варшавский договор или вообще его уничтожить, то именно в этой стране может рассчитывать на успех.
Поляки никогда не скрывали своего национализма, хотя путь от слов к делу, в нашем понимании, был бесконечно далеким. Советский посол в Варшаве А. Аристов, бывший в свое время секретарем ЦК КПСС, не раз старался доказать нашему руководству, что положение в Польше совершенно нормальное, что Гомулка пользуется у соотечественников большим авторитетом и вообще все обстоит так, как и должно быть.
У КГБ, однако, складывалась иная картина. Мы информировали руководство
Венгерский первый секретарь Янош Кадар принял сообщение о падении Хрущева, судя по всему, самым спокойным образом. Он всегда выглядел человеком уравновешенным и рассудительным, не изменил себе и в этот раз. Если бывало надо, он и раньше возражал и отстаивал свою позицию (чего, например, никак нельзя сказать о его болгарском коллеге То-доре Живкове), но при этом всегда заботился о порядке и спокойствии в своей собственной стране, а не о том, чтобы произвести впечатление дешевыми и непродуманными политическими жестами.
Если после смерти Сталина, в период «оттепели», в Чехословакии, Польше, Венгрии произошли изменения, то после ухода Хрущева подобного не случилось, и это свидетельствовало о том, что жесткие взаимосвязи, позволявшие контролировать весь социалистический лагерь, несколько ослабли, что времена меняются.
Названные выше руководители стран Варшавского договора — прежде всего Владислав Гомулка, Вальтер Ульбрихт и Янош Кадар (в какой-то мере и Тодор Живков) — вместе с Леонидом Брежневым сыграли решающую роль в самом большом внутреннем кризисе, который постиг социалистическое содружество в шестидесятые годы, а можно сказать — и вообще в послевоенный период: ввод войск этих стран в Чехословакию в 1968 году.
Но я уже за всеми этими событиями следил, будучи в ином месте и на другой работе…
Мой друг Александр Шелепин
Наша дружба с Александром Николаевичем Шелепиным начала складываться в 1940-х годах на Украине. Но близкими друзьями мы стали после моего перевода в ЦК ВЛКСМ.
К нему многие набивались в друзья. Некоторые бывали запросто у него на квартире, лазали по шкафам и буфетам, как у себя дома.
Я не относился к таким друзьям и считал подобное поведение неприличным. Беспардонную демонстрацию близости я ни у себя не допускал, ни у других не переносил.
После того, что случилось с нами по воле Брежнева, все эти «друзья» Шелепина куда-то исчезли. Помню, как-то мы отдыхали вместе в доме отдыха Совмина, и там оказался такой «друг». Буквально через два дня он съехал — испугался, что его могут обвинить в дружбе с нами, «заговорщиками», как нас тогда именовали. А ведь этот человек своей карьерой во многом был обязан Шелепину.
Наши дачи на Николиной горе были рядом. Веселое было время: занимались спортом, шутили, разыгрывали друг друга. Часто объектами наших розыгрышей были Устинов, Засядько, Костоусов и другие. У нас в ЦК комсомола был особый отдел (потом общий отдел), и заместителем начальника отдела был Елигулашвили. Мы всегда звонили ему: «Ели-пили-гуляли?» Он отвечал на полном серьезе: «Слушаю». В ЦК ВЛКСМ такие розыгрыши были традицией, начало которой восходит еще к тому времени, когда первым секретарем был Романов.