Лучи смерти товарища Теслы

Зеев Артур

Луч света выхватил следы трёх человек на контрольно-следовой полосе около ограждения.

— Ах…

— Спокойно, это мы. Дай-ка мне прожектор.

— Так точно!

Клим попробовал выудить следы на песке, нашёл чьи-то и пополз лучом по ним вглубь пустыни. Наконец, упёрся примерно в то место, где нашли диск — как раз было натоптано.

— Вон там что-нибудь видели?

— Никак нет, товарищ следователь.

— Ни спички, ни огонька, ни блеска какого?

Солдаты в удивлении переглянулись и отрицательно мотнули головами. Яков Иосифович выругался и начал

спускаться вниз, по ходу проклиная лестницы, колено и поляков. Спустившись, он перевёл дух и мрачно посмотрел на коллег.

— Либо мы все тут душевнобольные, либо чудеса. Первое сомнительно — пойдём проверять второе к Кебучеву. Пусть хоть в жопу себе этот диск засунет, но скажет нам, что это и откуда.

***

Кебучев открыл не сразу. Гавриил Платонович был в старомодной ночной рубашке ниже колен, которые носили лет так двадцать назад, в домашних мягких туфлях и с сеточкой на волосах. Глаза подслеповато щурились в слабом свете керосинки.

— Простите…

— Гавриил Платонович, дело есть. Срочное!

— Ох, ну тогда я поставлю чайник на примус.

Зашли, плотно закрыли за собой дверь. Кебучев подкрутил керосинку, чтоб стало светлее, и организовал чайник на примусе. С вопросительным видом уставился на ночных гостей.

— Ну-с, судари, с чем пожаловали? Только предупреждаю — коньяку на всех не хватит.

— Гавриил Платонович, давайте без этих ваших шуточек… В общем, вот. Полюбуйтесь. Что это может быть по-вашему?

Профессор с интересом взял из рук Агнарова блестящий диск. Повертел его в руках, постучал костяшкой указательного пальца, потёр, поскрёб ногтем. Подошёл к керосинке, подержал немного рядом с ней, попробовал через диск посмотреть на пламя. Потом снова потёр пальцами, приложил к щеке.

— Уверен быть не могу, но напоминает стекло. Похоже, не совсем чистое, такое делают для крупных матовых светильников, например, в Кремле я такие видел. Говорят, в метро такое будет, специально по указу товарища Сталина готовят… Но зачем вы мне это принесли посреди ночи и, что не менее интересно, откуда вы его вытащили?

— Об этом потом… И почему вытащили?

— Ну, форма идеального круга — похоже, диск сделали для витража или чего-то наподобие, чтобы вставить в раму… Меня только смущает отполированная поверхность — зачем она здесь? Стекло для витражей или светильников должно пропускать свет, а не отражать его.

Глебов не выдержал и встал со стула, прошёлся от одной стены к другой.

— Гавриил Платонович, а для чего можно использовать отполированное стекло?

— Ну, много для чего. Скажем, в прожектор добавить, чтобы свет отражался и больше луч был. Или, не знаю даже, применить при создании призмы Ньютона… Но зачем его делать круглым?

— Хороший вопрос…

Мужчины умолкли. Видно было, что Яков Иосифович ведёт спор с самим собой, рассказать всё Кебучеву или нет. Латыгин выглядел растерянным, он явно вообще не понимал, что происходит.

— Яков, расскажи.

— Клим, думаешь…

— Уверен. Он тут был. Да и ты сам слышал, что никто ничего.

Кивнув, НКВДшник кратко пересказал события текущей ночи и то, как и

где был найден блестящий диск. Гавриил Платонович встряхнулся, заварил себе и гостям чай, после чего принялся неспешно помешивать сахар серебряной ложечкой. Наступила напряжённая тишина.

— И вы уверены, что он был там, где вы видели… ну, назовём это огнями Эльма?

— Да. Направление совпадает. Расстояние, на глаз, тоже.

— Очень, очень интересно. Дайте-ка мне его ещё раз.

Профессор взял диск и принялся разглядывать его нижнюю, не блестящую сторону. С неё ссыпалось немного песка — нижняя часть была шероховатой и матовой, густо облепленной песчинками.

— Это может показаться невероятным и ненаучным, товарищи…

— Гавриил Платонович, говорите, как есть.

— А как есть, наиболее здравое предположение, что мы с вами держим в руках фрагмент… как бы это сказать… запечённого песка. Даже не так. Мы с вами видим стекло, которое создано из песка пустыни путём запекания верхней его части. Как будто вы не в специальную печь погрузили песок, а вывернули эту печь наизнанку и прижали кругляшком к точке на песке.

Повисла тишина. Первым выматерился Агнаров.

— Это ж какая температура должна быть…

— О, я боюсь напутать в точных значениях, но около полутора тысяч градусов, может, чуть ниже. Хммм… Да, полторы тысячи — это температура плавления стали, а песок, думаю, где-то на тысяча триста плавиться будет, плюс-минус градусов пятьдесят. Но это так, по старой памяти.

Глебов снова прошёлся по комнате.

— Профессор, поправьте меня, если я ошибаюсь. Но ведь стекло, когда делают, выплавляют и остужают, так?

— Совершенно верно, голубчик. Насколько я знаю, плавят песок, а когда он становится жидким, его остужают. Не уверен в технических тонкостях процесса, но, думаю, ждут, когда он станет вязким, затем придают нужную форму. Возможно, повторно плавят или ещё какие-то манипуляции проводят. Не уверен.

— То есть, получается, откуда-то на песок капало стекло, температурой больше тысячи градусов, и застывало, остужаясь на нём?

Кебучев кивнул.

— Обратите внимание, что диск абсолютно ровный с одной стороны, отполированный. Так что я бы предположил, что, скорее, это что-то температурой около полутора тысяч градусов прислонилось к песку, скользнуло по нему, и оставило сей замечательный диск в этом самом месте. Это могло бы объяснить, почему поверхность такая гладкая, и почему с другой стороны неровности — не совсем равномерно температура вглубь песка прошла, помешали камешки и иные объекты среди песчинок.

— Но что это могло быть?

— Ну, я как физик могу предположить три варианта. Вот так вот, с ходу. Во-первых, мы можем допустить, что в пустыне была плавильная печь, которая треснула либо вывернулась наизнанку, нагретая до нужной температуры. Во-вторых, это могла быть порция раскалённой стали, как из доменной печи, которая вылилась на песок и испарилась по неизвестным нам причинам. В-третьих, это была энергия молнии или сопоставимая с ней, которая, так сказать, заземлилась в данной точке пустыни, оплавив песок.