Лучи смерти

Карпов Николай Дмитриевич

— Хорошо, я буду ждать тебя, Том! — отозвалась Долли, с нежностью взглянув на него.

Том Грей выбежал из комнаты, спустился с лестницы и уселся рядом со Смоком; «такси» полетел по ярко освещенным гирляндами электрических шаров улицам, ослепляя яркими фонарями встречные патрули, задерживавшие подозрительных пешеходов. За окраиной города, где кончалась цепь электрических звезд и сгущалась ночная темнота, горел яркий костер, вокруг которого двигались темные фигуры с винтовками в руках.

Автомобиль замедлил ход и остановился шагах в тридцати от костра. Молчаливые фигуры повернулись к нему, держа винтовки наизготовку, и сейчас же послышался резкий окрик:

— Эй, там, на моторе! Ни с места!

— Да мы уже и так стоим,

О’Коннор! — отозвался, смеясь, Грей, — ты поздно предупреждаешь. Спал, старина?

— Это так, для пущей важности я окликнул, — отвечал О’Коннор, подходя к «такси», — я знал, кто мчится, сломя голову, к нам. Какого черта, кроме тебя, Том Грей, понесет ночью из города! Я сразу догадался, что это ты. Приехали нас проверить?

— Нет, я провожаю приятеля, — ответил Грей, соскакивая на шоссе, — он отправляется в Нью-Йорк!

О’Коннор только удивленно пожал плечами, как бы желая сказать: «Ну, что ж, если так нужно, значит все в порядке!»

— Держи, Смок! — повернулся Грей к шоферу, протягивая ему пачку кредиток, — на эти деньги купишь подарки Нэнси! А за поездку рассчитаемся после. Я твой вечный должник, дружище!

— Не говори глупостей! — перебил его Смок, пряча деньги, — ты дал и так чересчур много. Ишь, какая пачка! И половины бы хватило! Ну, ладно, коли дают — я беру. Такой уж у меня характер!

— Письмо у тебя?

— Есть! Запрятал так, что сам черт не разыщет. Первым долгом явлюсь к профессору, а потом в Союз шоферов. Там я расскажу, что у вас творится, и ребята, я уверен, захотят устроить такую же штуку и в Нью-Йорке. Свой своему поневоле брат! Всегда поддержим, шоферы — теплые ребята.

Друзья крепко пожали друг другу руки, и «такси» полетел, пофыркивая, по шоссе к холму, разрезая тьму белыми лучами фонарей. Грей несколько минут молча смотрел ему вслед, потом простился с О’Коннором и медленно побрел от заставы к городу.

Монгомери готовится в дорогу

В это серенькое утро профессор Монгомери проснулся, как обыкновенно, в семь часов утра, вышел на балкон, напился кофе и потянулся к пачке утренних газет, но в этот момент в дверях показалась тетушка Джен и прогудела своим жирным басом:

— Вас просят к телефону, мистер Монгомери!

— Черт бы побрал осла, который с раннего утра беспокоит людей, — раздраженно вскричал профессор, вскакивая с качалки, — вероятно, опять репортер или какой-нибудь любопытный коллега! С тех пор, как появилась в газетах эта идиотская статья о моем открытии, мне не дают покоя! Я сниму телефон к черту, честное слово!

— Прикажете сказать, что вас нет дома? — спросила экономка.

— Вам бы следовало спросить, кто говорит! — сердито буркнул профессор.

— А вам нечего меня учить, мистер Монгомери! — с видом оскорбленного достоинства произнесла тетушка Джен.

— Я, разумеется, догадалась это сделать. С вами желает говорить Джим Маклин!

— А! Так какого же черта вы мне не сказали этого сразу? — вскричал Монгомери и бросился к телефону, не обращая внимания на уничтожающий взгляд оскорбленной до глубины души экономки.

— Алло, я слушаю! — закричал он, поднося к уху трубку, — я слушаю! Алло, мистер Маклин! Да, это я, Монгомери!.. Как? Сегодня?.. Через час? Великолепно, я вас жду… Да, я успею приготовиться… Очень рад! Жду!

Он повесил трубку и с просиявшим лицом вышел на балкон, где экономка убирала со стола посуду.

— Тетушка Джен, я уезжаю! — заговорил он в радостном волнении, птичьей походкой расхаживая по балкону, — и вернусь поздно вечером. Долли еще спит?

— Мисс Долли позавчера утром уехала на велосипеде к Морлендам, — сердито отрубила экономка.

— Черт возьми, эта девица окончательно отбилась от рук! — полушутливо, полусердито вскричал он, — то ее похищают, то она неожиданно исчезает сама. Ну, да я теперь нашел хороший способ заставить ее сидеть дома!

Он помолчал и уже серьезно

заговорил снова:

— Тетушка Джен, вы служите у меня со дня смерти моей жены, то есть добрый десяток лет, и я вас считаю близким человеком. Поэтому я не хочу скрывать от вас, что я принял одно важное решение. Дело в том, что я решил выдать Долли замуж за этого Грея, но с условием, что он поселится у нас в доме. Конечно, он согласится, об этом нечего и толковать. Если Долли вернется в мое отсутствие, сообщите ей эту новость, обрадуйте ее. Можете сказать ей, что я разрешаю ей пригласить Грея к нам немедленно. Кстати, он, кажется, теперь в Нью-Йорке и, вероятно, вместе с Долли гостит у Морлендов. О, моя девчурка не любит зевать и все устраивает по-своему!.. Пожалуйста, заложите на всякий случай в мой чемодан пять плиток шоколаду, мою дорожную флягу с коньяком и дюжину сигар. Положите еще карманную аптечку. Ну, кажется, все. Ах, да, я и забыл! Приготовьте дорожное пальто, шляпу и зонтик! Непременно зонтик! Я думаю совершить длительную прогулку, а моторы этих миллиардеров никогда не имеют верха, как это ни странно!

Тетушка Джен, сотрясая половицы своими грузными шагами, удалилась с балкона, а профессор Монгомери в радостном волнении снова забегал по балкону. Ему представлялся блестящий случай проделать опыт с «лучами смерти» в большом масштабе и притом с ведома и поощрения властей. О восстании в Блеквиле он узнал еще накануне из газет, немедленно запаковал части своего прибора в ящики из прочной фанеры и стал ждать с нетерпением приглашения явиться к нефтяному королю и продемонстрировать действие страшных лучей. Приглашения не последовало, зато Джим Маклин по телефону сообщил, что сам заедет за ним и вместе с ним отправится к Блеквилю. О том, что через несколько часов он, профессор, человек науки, совершит неслыханное, необычайно жестокое дело уничтожения тысяч невинных людей, истребив своими «лучами смерти» население целого городка — над этим Монгомери совершенно не задумывался. Воспитанный в буржуазной семье, с молоком матери впитавший буржуазную идеологию, он смотрел на рабочих, как на скотов или, в лучшем случае, как на дикарей. В силу инстинкта он любил свою дочь и свою покойную жену, даже был способен на некоторые жертвы для них, но его черствой эгоистической натуре были совершенно чужды любовь к человечеству и жалость к людям; вообще, гуманные чувства не были ему привиты ни воспитанием, ни средой, которая его окружала. Он с головой ушел в область точных наук, изучал физику, химию и механику, и вне этой области ничего не хотел знать. Обладая колоссальными познаниями в этих науках, он был почти невеждой в литературе, истории и науках социальных. В основу его мировоззрения легло присущее буржуазии убеждение, что в мире одни должны работать и жить впроголодь, другие — пользоваться плодами их трудов и наслаждаться всеми благами жизни; что весь мир с его сотворения разделяется на эксплуататоров и эксплуатируемых, что это — непреложный, неизменный закон жизни и что иначе быть не может: так было — так будет всегда! Когда в газетах появились сообщения о рабочих волнениях, он читал эти сообщения с чувством нудного раздражения и удивлялся этим чудакам, которые путем вооруженной борьбы думали добиться улучшения своего положения и даже мечтали о коммунистическом строе. Этого никак не мог понять профессор Монгомери.

И теперь он не без удовольствия думал о том, как он одним ударом уничтожит толпу дикарей, осмелившихся восстать против своих благодетелей-хозяев и совершивших, как писали инспирированные разными «королями» газеты, ряд невероятных жестокостей; — этим он надолго отобьет у других охоту к подобным безобразиям.

Шум тяжелых шагов заставил его поднять голову. В дверях появилась бочкообразная фигура Джима Маклина и широком пальто и нахлобученной на глаза серой кепке.

— Алло, профессор! — проскрипел он, подходя к качалке и бесцеремонно разваливаясь в ней, — вы готовы? А где ваш прибор?