Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса
Шрифт:
Но эта повесть о замороженном спящем, очнувшемся в совершенно неожиданном апокалиптическом будущем, написана на менее масштабном холсте. В этом суровом мире, где лишь неугомонный серый океан, непрерывные безжалостные ветра, крики чаек и ржавеющие, обветшалые конструкции, похожие на нефтяные платформы, есть своя неброская красота… И там проснувшийся находит мрачную цель жизни, о которой он прежде не знал.
Гонта вывели из анабиоза ранней весной, в холодный ветреный день. Он очнулся па кровати со стальной рамой, в помещении с серыми стенами. Комната выглядела как нечто
– Ты как, цел, Гонт? – спросила она, пока ее товарищ доедал завтрак. – Ты compos mentis? [110]
Гонт прищурился – свет в комнате был слишком яркий – и на мгновение запутался в воспоминаниях.
– Где я? – спросил он.
– В комнате. Тебя разбудили, – ответила женщина. – Ты ведь помнишь, как засыпал?
Он ухватился за воспоминания, отыскивая в них хоть что-нибудь конкретное. Врачи в зеленых халатах, стерильная операционная, рука подписывает последний документ перед тем, как его подключают к машинам. В вены медленно льются препараты, полное отсутствие печали или тоски, когда он прощался со старым миром, со всеми его разочарованиями.
110
Вменяем (лат.).
– Кажется, помню.
– Как тебя зовут? – спросил мужчина.
– Гонт. – Ему пришлось выждать секунду, пока вспомнилось имя. – Маркус Гонт.
– Вот и хорошо, – сказал мужчина, вытирая губы рукой. – Это положительный признак.
– Я Клаузен, – представилась женщина. – А это Да Силва. Мы – твоя группа пробуждения. Ты помнишь «Спячку»?
– Не уверен.
– Подумай хорошенько, Гонт, – попросила она. – Нам ничего не стоит уложить тебя обратно, если ты откажешься работать с нами.
Нечто в тоне Клаузен убедило его, что следует постараться.
– Компания, – сказал он. – «Спячкой» называлась компания. Она уложила меня спать. Она всех уложила спать.
– Клетки мозга вроде бы не повреждены, – заметил Да Силва.
Клаузен кивнула, но никак не показала, что рада правильному ответу Гонта.
Скорее, ее успокоило, что Гонт избавил их от какой-то мелкой обязанности, и не более того.
– Мне понравилось, как он сказал «всех». Словно это так и было.
– А разве нет? – удивился Да Силва.
– Для него – нет. Гонт был одним из первых. Ты что, не читал его досье?
Да Силва поморщился:
– Извини. Немного отвлекся.
– Он был одним из первых двухсот тысяч, – напомнила Клаузен. – Членом эксклюзивного клуба. Как вы себя называли, Гонт?
– Избранные. Совершенно точное описание. А как еще нам было себя называть?
– Везучие сукины дети, – подсказала Клаузен.
– Помнишь, в каком году тебя усыпили? – спросил Да
– В две тысячи пятьдесят восьмом. Если надо, могу назвать месяц и число. Насчет времени суток не уверен.
– И ты помнишь, разумеется, почему на такое решился, – заметил Да Силва.
– Потому что мог. Потому что любой в моей ситуации поступил бы так же. Мир становился все хуже, катился под откос. Но еще не рухнул окончательно. А врачи год за годом продолжали твердить, что прорыв к бессмертию совсем рядом. Еще чуть-чуть – и готово. Мол, вы уж продержитесь еще немного. Но мы все старели. А потом врачи заявили: сейчас мы еще не способны подарить вам вечную жизнь, зато можем предоставить средство проскочить через годы ожидания, пока этого не произойдет. – Гонт заставил себя сесть на кровати, силы постепенно возвращались в конечности, особенно из-за нарастающей злости. Почему к нему не проявляют должного почтения? И почему, что еще хуже, его тут осуждают и оценивают? – В нашем поступке не было ничего плохого. Мы никому не причинили вреда, ни у кого ничего не отняли. Мы лишь воспользовались имеющимися у нас средствами, чтобы достичь того, что и так к нам приближалось.
– Кто сообщит ему новости? – спросила Клаузен, глядя на Да Силву.
– Ты проспал почти сто шестьдесят лет, – сказал мужчина. – Сейчас апрель две тысячи двести семнадцатого года. На дворе двадцать третий век.
Гонт снова обвел взглядом обшарпанное помещение. У него имелись некие туманные представления о том, каким станет пробуждение, но реальность совершенно в них не вписывалась.
– Вы мне лжете? – спросил он.
– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответила Клаузен.
Гонт поднес к лицу руку. Она выглядела, насколько он мог вспомнить, точно такой же, как и прежде. Те же старческие веснушки, те же набухшие под кожей вены, те же волосатые костяшки пальцев, те же шрамы и дряблая, как у ящерицы, кожа.
– Принесите зеркало, – попросил он, охваченный дурным предчувствием.
– Избавлю тебя от хлопот, – сказала Клаузен. – Ты увидишь примерно такое же лицо, с каким заснул. Мы ничего с тобой не делали, только вылечили подкожные повреждения, вызванные несовершенством ранних методов замораживания. Физиологически ты все еще мужчина шестидесяти трех лет и проживешь еще лет двадцать или тридцать.
– Тогда зачем вы меня разбудили, если процесс еще не завершен?
– А его нет, – сообщил Да Силва. – И не будет еще очень долго. У нас сейчас совершенно другие заботы. И среди этих проблем бессмертие – на последнем месте.
– Не понимаю.
– Поймешь, Гонт, – утешила подопечного Клаузен. – Рано или поздно понимают все. Кстати, мы тебя выбрали, учитывая твои способности. Ты ведь сделал состояние на компьютерах, верно? Работал с искусственным интеллектом, пытался создать мыслящие машины.
Одно из смутных разочарований оформилось в конкретное поражение. Он вспомнил энергию, вложенную в единственную амбицию. Вспомнил друзей и возлюбленных, которых сжег на этом пути, вычеркнув из жизни, сфокусированной на «белом ките».
– Из этого ничего не получилось.
– Верно, но ты все же на этом разбогател.
– Просто способ заработать. Какое это имеет отношение к моему пробуждению?
Клаузен, похоже, собралась ответить, но что-то заставило ее передумать.
– Одежда в шкафчике возле кровати, по размеру должна подойти. Хочешь позавтракать?