Лучше, чем никогда
Шрифт:
Мама называла это обычным волнением. Но я знала: это было не оно.
Склизкий червь под названием ужас обхватывал позвоночник и спускался к желудку, проедая его изнутри. Проще было выйти с балкона пятого этажа, чем войти в дверь на прием к стоматологу.
Но я сама себе сделала хуже: плохая наследственность, любовь бабушки к младшей внучке и постоянные сладости сделали свое дело – после осмотра мне назначили операцию сразу на четырнадцати зубах. Только появившихся, сточенных черных коренных обрубках.
Ребенку
Боли не было. Страшно было ложиться в кресло врача, а после беспричинное желание убраться оттуда было сильнее в пять раз.
Зубы были в порядке. Меня отпустили. И следующие пятнадцать лет я очень зря об этом не задумывалась. Потому что операция должна была повториться. Нервы на нескольких зубах прогнили, эмаль сточилась, мне было больно жевать. Тупая боль давила на виски.
Я выросла, и к старому страху стоматологов добавился новый: счет за лечение. Но деваться было некуда – молодой девушке следует сверкать голливудской улыбкой, а не обглоданными пеньками коричневых ирисок вместо передних зубов.
На консультации было почти не страшно: меня также подташнивало, черти сомнений плясали в голове, но я заставила себя быть взрослой.
Легла в кресло, мне надели кислородную маску. В подступающей панике я считала от десяти до одного. Но не заснула.
Резиновой распоркой мне открыли рот, промыли зубы и начали сверлить. Я взвизгнула от пронизывающей боли, которая тянулась от челюсти к самым пяткам, но меня никто не услышал.
То, что я была в сознании, знала только я. И чувствовала абсолютно все.
Прогнившие в самой челюстной кости зубы мудрости удаляли с хрустом. Только если по рассказам друзей их пугал только звук, я чувствовала, как из меня выдирают зубы вместе с кусками плоти.
Крик умирал у меня во рту. Дышать приходилось урывками, слюна в горло не попадала – ее отсасывали специальным «слоником». И врачам не было видно, как подступающая от паники рвота плескалась у меня в глотке.
Волна первобытного ужаса прошлась от позвоночника до пальцев ног липкой волной, когда щипцами врач зацепил нерв раскрошенного зуба и потянул вверх. Все мое существо вместе с душой вышло тогда через маленькое отверстие в челюсти. Я была одной сплошной мурашкой.
Казалось, от происходящего наяву моего самого большого кошмара вибрировали даже волосы на руках. Но докторам этого не было видно.
Никогда бы не подумала, что буду радоваться иголке в десне: она скользила сквозь мясо юрким червем, но это значило, что меня уже зашивают. Кровь останавливали специальной жидкостью, а я теряла сознание от боли.
По ощущениям это длилось несколько суток, однако на самом
Зубки отполировали, проходясь как по голым нервами вилкой, операцию завершили. Я проснулась. На самом деле. Улыбнулась врачам, посмотрела в зеркало на красивую улыбку.
– Даже не представляю, чего я боялась, – хмыкнула себе под нос, – я всего лишь спала.
– Да, дорогая, так обычно и бывает, – улыбнулась в ответ врач. – У нас впереди еще четыре сеанса. Теперь ты знаешь, что это не так страшно, как казалось в детстве.
– И то верно, – покачала я головой, проглатывая соленое наваждение вроде бы сна. – До скорой встречи.
Мария Синенко
Тараканище
Марина вышла из комнаты дочери, плотно прикрыв дверь. Прошла на кухню. Вадим безмятежно прихлебывал чай вприкуску с овсяным печеньем. Увидев жену, вопросительно поднял брови:
– Ты чего хмурая? Вика начудила?
– Начудила… – Марина присела за стол, обняла ладонями кружку. – Вадик, мне кажется, она в садике подворовывает.
Вадим отложил печенье в сторону. Серьезно посмотрел на жену.
– Почему ты так думаешь?
– Позавчера нашла у нее в шкафу платье, – Марина вздохнула, – а-ля принцесса. Розовые оборочки, блестки. Мы такое не покупали. Спрашиваю: «Откуда?», говорит: «Нарисовала». Представляешь? Оно не кукольное, на ребенка. Как она его из сада умудрилась притащить, ума не приложу. А сейчас смотрю: на тумбочке яблоко, надкусанное. Красное, размером чуть ли не с грейпфрут. Я такие не беру – сразу понятно, что ничего полезного, одна химия. Попыталась забрать, Вика истерит: «Мама, не ешь, отравишься!»
– Ну, яблоко могли в саду дать… А с платьем – плохо. Никто не спохватился? В твоем детсадовском чатике тишина?
– Молчат. Думала сама с воспиталкой переговорить в понедельник. Но, Вадик, зачем Вике это? Ведь все есть, игрушки, одежда… Может, мы ее разбаловали? Ты вон ей эксклюзивные фломастеры из Японии заказываешь, за бешеные деньги, а она потом ворует и фантазирует…
– Мне кажется, ты преувеличиваешь. – Вадим приобнял жену. – Но, пожалуй, надо бы провести воспитательную работу. Про «свое-чужое». Только завтра, утро вечера мудренее. – Вадим встал, чмокнул Марину в макушку. – Пойду почитаю ей. «Белоснежку» добили, на очереди «Тараканище».
– Которое «Ехали комарики»?
– Да, и медведи, и все-все-все.
Вадим вышел из кухни. Марина слабо улыбнулась, глядя ему вслед, но в груди царапалось беспокойство. Воровство – не единственное, что тревожило в поведении Вики, но об остальном Марина была не готова говорить с мужем. О том, что увлечение рисованием у дочери в последнее время превращается в одержимость. Или о том, что, когда Вика рисует новыми фломастерами (странными, без каких-либо опознавательных знаков на упаковке), Марине кажется, что глаза ребенка светятся розовым.