Лучше не возвращаться
Шрифт:
— Нам кажется, нет ничего страшного, если Питер выяснит что-то, что может помочь Кену, — продолжила она миролюбиво.
— Нет, конечно же, ничего страшного, — кивнул Кэри. — Я не против. Вперед! Сделайте все, что в ваших силах, детектив-любитель!
— Он на государственной службе, — сказала Люси.
— Сыщик, — добавил Скотт, употребив определение Джея Жардена.
Кэри, взглянув на меня, удивленно поднял брови. Потом заметил, что остатки лекарств уже, наверно, закончились, и вернулся к своим кошкам и собакам, напомнив Кену, чтобы тот позвал его, когда
— Какие остатки? — спросил Скотт после ухода Кэри, совершенно сбитый с толку.
— Это все бюрократизм, — ответил я. — Угу.
Люси (о мудрая женщина!) предложила Кену и Скотту сложить все лекарства в безопасное место, взяла то, за чем пришла, и последовала за Кэри.
— А вы отмечаете, кто и что берет? — поинтересовался я.
— Обычно да, — сказал Кен. — У нас есть журнал. Был. — Он вздохнул. — Но ты же знаешь, кучу лекарств мы возим с собой в машине. И я никогда не знаю точно, что у меня есть на данный момент.
Он решил разместить все на полках в одной из кладовых, потому что в шкафу для лекарств места уже не было, и я помог ему и Скотту таскать коробки и расставлять их в нужном порядке.
Я попросил Кена уделить мне примерно час, но из этого ничего не вышло. Он уселся в мягкое кресло и решил сделать заметки в истории болезни стиплера с диагнозом «ламинит». Кен как раз только что вернулся оттуда.
— Интересно получается, — сказал он, сделав паузу и глядя на меня, — они утверждают, что еще вчера лошадь была в полном порядке.
— Ну и что из этого? — спросил я.
— Мне это напомнило… — Он остановился, вздрогнул и медленно продолжил: — Ты заставляешь меня видеть все в ином свете.
«Продолжай в том же духе», — подумал я, но вслух выразился более осторожно:
— И о чем же ты подумал?
— О другой лошади Нэгребба.
— Кен! — Вероятно, мое нетерпение было настолько очевидным, что он передернул плечами и выложил мне свои соображения.
— У одного из стиплеров Нэгребба был ламинит…
— Что такое ламинит?
— Воспаление ламины, или тканевой перегородки между копытной частью и костью стопы. Иногда он распространяется на соседние ткани, иногда все обходится. Ноги лошади могут онеметь и не сгибаться. Если заставить ее двигаться, делать пробежки, то онемение пройдет, но потом все равно опять наступит снова. Итак, это случилось с одной из лошадей Нэгребба, и он до смерти надоедал мне советами по поводу ее лечения. Однажды прошлой осенью он опять вызвал меня. И на этот раз это была та же лошадь. Она лежала в поле буквально без движения. Нэгребб сказал, что он оставил лошадь пастись на всю ночь, так как было довольно тепло, а утром обнаружил ее в состоянии сильнейшего ламинита. Как я уже говорил, бедное животное не могло даже пошевелиться. Я предупреждал Нэггребба, чтобы не давал ей слишком много травы, так как лошади от этого может стать хуже, но он не послушал меня и оставил ее в поле. Я сказал, что мы могли бы попытаться спасти лошадь, но ее ноги просто разъезжались в разные стороны, да и прогноз был неутешительный. Нэгребб решил избавить ее от мук и тотчас
— Кен! — воскликнул я.
— Да-да. Как видишь, можно довольно легко устроить лошади ламинит.
— Как?
— Нужно всего лишь засунуть зонд ей в пищевод и влить в желудок примерно галлон сахарного сиропа.
— Что?
Он предвидел этот вопрос.
— Растворите несколько фунтов сахара в воде, чтобы получился сироп. Большое количество сахара или любого другого углевода может вызвать очень сильный ламинит спустя несколько часов.
«Господи, — мысленно содрогнулся я. — Всех возможностей зла не перечесть».
— Полная противоположность инсулину, — сказал я.
— Что? Да, мне тоже так кажется. Но с инсулином это случилось у жеребчика Винна Лиза, когда он был у Иглвуда.
— Ты сказал, что засунуть зонд лошади в пищевод очень легко, но я бы, например, не смог.
— Для Нэгребба это пара пустяков. Он мог это сделать при помощи удавки. Это такое приспособление…
Я кивком дал понять, что знаю. Удавка представляла собой короткую веревочную петлю, закрепленную на маленьком колышке, которая обвязывалась вокруг мягкого кончика лошадиного носа и верхней губы. С такой удавкой любая лошадь стояла смирно, потому что малейшее движение причиняло ей нестерпимую боль. Я сказал:
— Если даже он так сделал, это недоказуемо. Кен уныло кивнул.
— Но ради чего?
— Страховка, — сказал я.
— Ты зациклился на страховке.
Я вытащил из кармана пару сложенных вдвое листков бумаги и попросил его просмотреть кое-какие списки.
— Нет-нет, не сейчас. Я просто хочу сделать эти записи перед операцией, я и так потратил впустую слишком много времени. Покажешь мне списки позже, ладно?
— О'кей. — Я наблюдал, как он торопливо что-то пишет, и попросил разрешения воспользоваться телефоном. Он молча указал на аппарат, и я позвонил в министерство иностранных дел, чтобы отметиться.
Я не сразу попал на нужного мне чиновника. Сообщив, что нахожусь в Англии, я поинтересовался, когда мне нужно явиться в Уайтхолл.
— Минуточку. — Было слышно, как зашелестели бумаги. — Так, Дарвин. Четыре года в Токио. В текущем отпуске на восемь недель. — Он прочистил горло. — И как долго вы уже в отпуске?
— Сегодня будет три недели.
— Чудесно. — Он вздохнул с облегчением. — Допустим… сегодня три недели. Прекрасно. Так и запишем.
— Большое спасибо.
— Не за что.
Улыбаясь, я положил трубку. Они мне дали на две недели больше, чем я ожидал, и это значило, что я могу поехать на Челтенхемские скачки, которые состоятся в последнюю из этих недель, и мне не нужно будет нарушать свой долг.
Кен закончил писать.
Я опять поднял трубку телефона.
— Можно еще один звонок, по-быстрому?
— Хорошо, давай, и начнем.
Я узнал в справочном телефон жокей-клуба, дозвонился и пригласил Аннабель.
— Аннабель?
— Да, по связям с общественностью.