Лучше подавать холодным
Шрифт:
– Вы уверены?
– Нет, но я-то буду там, где всегда. Вдали от сражения, в обществе своей фляги. И мне кажется почему-то, что ей вы нужны больше. Врагов, знаете ли, хватает… И еще, Балагур…
– Да?
– Будьте очень внимательны и осторожны. Лиса всего опасней, когда ее загоняют в угол… И то, что Орсо приберег напоследок парочку убийственных фокусов… ну… – он надул щеки, – …это неизбежно. Высматривайте, в частности… Морвира.
– Ладно.
Значит, за Меркатто будут приглядывать он и Трясучка. Отряд из трех человек, как тогда, когда они убивали
Балагур завернул кости в тряпицу, спрятал их в карман. Снова стал смотреть на пар, поднимавшийся над мисками. Слушать ворчание солдат. Считать жалобы.
Серые рассветные сумерки разгорались золотым сиянием. Солнце медленно выползало из-за стены, которую предстояло взять, и зубчатая тень ее, покрывавшая разоренные сады, постепенно отступала.
Скоро штурм… Трясучка закрыл глаз и улыбнулся солнцу. Запрокинул голову, высунул язык. Становилось все холодней по мере того, как год близился к концу, и нынешнее утро напоминало ему северные. Те ясные, солнечные утра, когда он принимал участие в славных битвах. Когда вершил великие дела… и кое-какие низкие тоже.
– Вид у тебя слишком уж счастливый, – услышал он голос Монцы, – для человека, собирающегося рисковать жизнью.
Трясучка открыл глаз, повернулся, улыбаясь, к ней.
– Я заключил с собой мир.
– Хорошо тебе. Эту войну выиграть труднее всего.
– Я не сказал, что выиграл. Просто перестал сражаться.
– Я начинаю думать, что это единственная победа, которая чего-то стоит, – сказала она тихо, скорей себе, чем ему.
Возле лестниц уже стоял, готовый к штурму, первый отряд наемников с большими щитами для прикрытия, злых и нервных, что нисколько не удивляло. Предстоявшей им работенке Трясучка не завидовал. Скрывать свои планы осаждавшие особо не пытались. И каждый по обе стороны стены знал, что предстоит.
Трясучка наблюдал, как заканчивал сборы второй отряд. Кто затягивал броню, кто водил в последний раз клинком по точилу, кто сыпал шутками, надеясь, что шутит не в последний раз в своей жизни. Глядя на них, Трясучка улыбался. Все эти ритуалы он видел и раньше достаточно часто. И чувствовал себя почти как дома.
– Тебе когда-нибудь казалось, что ты находишься не в том месте? – спросил он. – Что, если забраться на следующий холм, переплыть следующую реку, заглянуть в следующую долину, там будет… то, что нужно. То самое место.
Монца прищурилась, устремила взгляд на стену.
– Всю жизнь, более или менее.
– Всю жизнь проводишь, готовясь к чему-то предстоящему. Я взобрался на бессчетное количество холмов. Переплыл немало рек. Даже море переплыл, бросив все, что знал, и добрался до Стирии. Но сошел с корабля и увидел уже на пристани, что меня тут ждут точно такие же люди и точно такая же жизнь. Следующая долина ничем не отличается от этой. Она не лучше, во всяком случае. И, думаю, я научился… просто оставаться там, где я есть. Быть тем, кто я есть.
– И кто ты есть?
Он посмотрел на топор у себя на коленях.
– Убийца, думаю.
– И все?
– Честно?
Она устремила хмурый взгляд себе под ноги.
– А куда подевался оптимист?
– Разве я не могу быть убийцей-оптимистом? Один человек, тот самый, который убил моего брата, сказал мне как-то, что добро и зло – это вопрос твоей позиции. У каждого из нас свои причины что-то делать. А хороши они или нет… зависит от того, кого спросишь.
– Правда?
– Мне казалось, ты сама так говорила.
– Может, и говорила, разок. Но сейчас не уверена. Вдруг это ложь, которую мы себе повторяем, чтобы иметь возможность жить с тем, что сделали?
Трясучка не удержался и захохотал.
– Что смешного?
– Мне не нужны оправдания, начальник, вот что я пытаюсь тебе сказать. Как это говорится… в том, что обязательно должно произойти? Когда не остановить чего-то. Не увернуться, как ни старайся. Есть такое слово?
– Неизбежность.
– Вот-вот. Неизбежность. – Трясучка покатал словцо на языке, точно сладкий леденец. – Я счастлив тем, что сделал. И счастлив тем, что еще сделаю.
Воздух прорезал оглушительный свист. Наемники из первой партии, разбившейся на отряды по двенадцать человек, разом наклонились, громыхнув броней, и подняли лестницы. Затем торопливо двинулись к стене, паршивеньким, честно говоря, строем, оскальзываясь на мокрой земле и чуть не падая. За ними последовали, без особой прыти, арбалетчики, целью коих было занять делом вражеских стрелков. Не считая ругательств себе под нос и нескольких призывов: «Ровней», бежали они молча. Да и зачем, в самом деле, нестись к стене с боевым кличем? Добрался до нее – и что, так и продолжать вопить, карабкаясь по лестнице?..
– Началось. – Трясучка поднялся на ноги, вскинул топор, потряс им над головой. – Живей, живей! Шевелись, поганцы!
До стены оставалось полпути, когда Трясучка услышал донесшийся сверху крик – приказ открыть стрельбу. Мгновением позже защелкали арбалеты. В атакующих полетели стрелы. Кто-то вскрикнул, несколько солдат упало, но остальные только прибавили ходу. Арбалетчики наемников встали на колени, накрыли стену ответным градом стрел, часть которых отскочила от зубцов, не достигнув цели.
Снова раздался свист, и вперед ринулся второй отряд, те, кому предстояла веселая работа карабкаться по лестницам. Были они в легких доспехах, поэтому бежали быстро, стройными рядами. Первый отряд, тем временем, добравшись до стены, принялся поднимать лестницы. Один солдат упал, получив стрелу в шею, но остальные справились без него. Трясучка следил за тем, как лестницы одна за другой взмывают в воздух и стукаются о стену. Защитники засуетились и начали сбрасывать на атакующих камни. Из-за зубцов снова полетели стрелы, но второй отряд успел тоже добежать до стены, и солдаты уже лезли по установленным лестницам. Их было шесть, потом стало десять… следующая, ударившись о зубцы, развалилась, и обломки посыпались на тех, кто ее поднимал. Трясучка хохотнул.