Лучше подавать холодным
Шрифт:
– Я тоже предпочитаю воздержание.
– А. – Вместо пузырька Морвир вытащил из кармана сложенный лист бумаги, словно именно его и собирался достать. Развернул и, делая вид, что читает, принялся незаметно оглядывать меж тем кабинет. – Я насчитал пять тысяч… – Оценил замок на двери, его устройство, тип крепления. – Двести… – Плитки, которыми был выложен пол, панели на стенах, оштукатуренный потолок, кожаную обивку стула Мофиса, остывшие угли в камине. – Двенадцать скелов. – Все казалось бесперспективным.
На лице Мофиса не отразилось ничего. Словно
– Барыши, которые принесла мне последняя поездка в Сипани. Осприанские вина всегда в цене, даже в эти непостоянные времена. Не все приверженцы трезвости, как мы с вами, господин Мофис, и это радует!
– Конечно. – Банкир, перевернув еще несколько страниц, снова облизнул палец.
– Пять тысяч двести одиннадцать, – сказал клерк.
Мофис быстро вскинул взгляд.
– Пытаетесь что-то выгадать?
– Я? – Морвир фальшиво рассмеялся. – Чертов Душка, вечно обсчитается! Клянусь, у него ни малейшего чутья на цифры!
Мофис принялся царапать пером по бумаге. Быстро, педантично, без всяких эмоций составил расписку. Клерк торопливо промокнул запись и передал ее вместе с пустым сейфом Морвиру.
– Расписка на всю сумму от имени банкирского дома Валинта и Балка, – сказал Мофис. – Подлежит погашению в любом почтенном коммерческом учреждении Стирии.
– Мне нужно где-то подписаться? – спросил с надеждой Морвир, берясь за ручку во внутреннем кармане, которая служила еще и трубкой для выдувания спрятанной внутри иглы, содержавшей смертельную дозу…
– Нет.
– Отлично. – Морвир, складывая расписку и пряча ее в карман так, чтобы не задеть смертоносное острие спрятанного там скальпеля, улыбнулся. – Это лучше, чем золото, и намного легче. Что ж, в таком случае я удаляюсь. Иметь с вами дело – истинное удовольствие. – Он снова протянул банкиру руку, блеснув отравленным кольцом. Попытка – не пытка.
Мофис не шелохнулся.
– С вами тоже.
Дурные друзья
То было любимое место Бенны в Вестпорте. Сюда он приводил ее по два раза в неделю, когда им случалось бывать в этом городе. Грот из зеркал, хрусталя, полированного дерева, блестящего мрамора. Храм, посвященный богу ухода за мужской внешностью. Верховный жрец его, цирюльник в ярком фартуке, маленький и тощий, стоял посреди комнаты лицом к двери, словно дожидаясь их прихода.
– Сударыня! Какая радость видеть вас снова! – Он захлопал глазами. – Вы нынче без мужа?
– Брата. – Монца сглотнула вставший в горле комок. – Да, он… не придет больше. Сегодня у меня для вас задача потруднее…
Порог переступил Трясучка, таращась по сторонам испуганно, как
– Думаю, я понял, в чем дело, – и проворно обошел вокруг северянина. – Чудно, чудно. Снимаем все?
– Что? – хмуро спросил Трясучка.
– Все, – сказала Монца, беря цирюльника за локоть и вкладывая ему в руку четвертак. – Только действуйте осторожно. Боюсь, он не привык к этому и может испугаться. – Она вдруг сообразила, что говорит о северянине, как о лошади. Потому, возможно, что начала ему доверять?..
– Конечно.
Цирюльник повернулся к Трясучке и тихо охнул. Тот успел уже снять новую рубаху и расстегивал, светясь белым мускулистым телом, пояс.
– Дурачок, мы про волосы, – сказала Монца, – не про одежду.
– А. Я и подумал, что странно как-то… но у южан свои обычаи.
Он принялся натягивать рубаху обратно. По груди его от плеча тянулся розовый, кривой шрам. В былые времена Монца сочла бы это уродством, но теперь ее мнение о шрамах изменилось. Как и о многом другом.
Трясучка опустился в кресло.
– Всю жизнь проходил с этими волосами.
– Считайте, от их душных объятий вы уже избавлены. Голову вперед, пожалуйста. – Цирюльник взмахнул ножницами.
Трясучка в мгновение ока скатился с кресла.
– Ты думаешь, я подпущу к себе человека с чем-то острым, которого знать не знаю?
– Протестую! Я приводил в порядок головы самых утонченных вельмож Вестпорта!
– Ты… – Монца схватила попятившегося цирюльника за плечо. – Заткнись и стриги. – Сунула в карман его фартука еще четвертак, вперила взгляд в Трясучку. – А ты – заткнись и сиди смирно.
Северянин с опаской снова взгромоздился в кресло и вцепился в подлокотники с такой силой, что на руках вздулись жилы.
– Глаз с тебя не спущу, – прорычал цирюльнику.
Тот испустил долгий вздох, поджал губы и приступил к работе.
Монца, прислушиваясь к щелканью ножниц, прогуливалась по комнате. Остановилась возле полки с разноцветными бутылочками, перенюхала, вынимая пробки, все душистые масла. Мельком глянула на себя в зеркало. Жесткое лицо, однако. Худее, тоньше и резче, чем было прежде. Глаза запавшие – от грызущей боли в ногах, от грызущего желания покурить, чтобы прогнать боль.
«Сегодня ты прекрасна как никогда, Монца…»
Мысль о курении застряла в голове, как кость в горле. С каждым днем желание подкрадывалось все раньше. Все чаще приходилось отсчитывать тяжелые, мучительные, бесконечные минуты до того мгновения, когда она могла забиться, наконец, в тихий угол с трубкой и снова погрузиться в мягкое и теплое ничто. И сейчас у нее даже кончики пальцев закололо, и язык голодно загулял по пересохшему рту.
– Всегда ходил с длинными волосами. Всегда.
Она повернулась к Трясучке. Тот морщился, словно его пытали, глядя, как падают на полированный пол вокруг кресла клочья срезанных волос. Некоторые люди, когда нервничают, молчат. Другие трещат без умолку. Трясучка, похоже, принадлежал к последним.