Лучше подавать холодным
Шрифт:
Саджам дополз до стены, держась за нее, с трудом поднялся на ноги. Сломанная рука беспомощно повисла.
– Я не люблю жестокости. – Шенкт остановился в шаге от него. – Поэтому впредь давай обойдемся без глупостей. Где Монцкарро Меркатто?
Саджам, надобно отдать должное его храбрости, схватился за нож на поясе.
Указательный палец Шенкта ткнулся во впадину у него под ключицей. Пробил рубашку, кожу, плоть, и, когда груди коснулся весь сжатый кулак и уперся в нее костяшками, с силой прижав Саджама спиной к стене, ногтем этого пальца
– Обойдемся без глупостей, я сказал. Где Меркатто?
– В Виссерине, это последнее, что я слышал! – хриплым от боли голосом выкрикнул Саджам. – В Виссерине!
– В осаде?
Тот закивал, крепко стиснув зубы.
Если Виссерин еще не пал, подумал Шенкт, это все равно произойдет, пока он туда доберется. Но он привык доделывать свою работу до конца. Поэтому должен считать, что Меркатто уцелеет, и продолжить поиски.
– Кто ей помогает?
– Какой-то северный бродяга, который называет себя Трясучкой! Мой человек, Балагур! Сидевший со мной в Схроне!
– А еще? – Шенкт подвигал пальцем в ране. По руке его вдоль засохших золотых полосок потекла кровь. Закапала с локтя – кап, кап, кап…
– Ай! Ай!.. Еще я свел ее с отравителем по имени Морвир! В Вестпорте… а в Сипани – с женщиной по имени Витари!
Шенкт нахмурился.
– Это женщина, которая может многое! – пояснил Саджам.
– Меркатто, Трясучка, Балагур, Морвир… Витари, – повторил Шенкт.
Саджам отчаянно кивал, пуская слюни всякий раз, как пытался втянуть воздух сквозь страдальчески стиснутые зубы.
– И куда эта отважная компания собирается дальше?
– Не знаю! Ох!.. Она сказала – семь человек. Семь человек, которые убили ее брата! Ай!.. Может, в Пуранти! Опережая армию Орсо!.. Если ей удастся убить Ганмарка, потом она, возможно, попытается добраться до Верного… Карпи Верного!
– Возможно, и попытается.
Шенкт выдернул палец. Плоть чмокнула при этом, и Саджам, скорчившись, соскользнул по стене и грохнулся на задницу. Лицо его, трясущееся, все в поту, искажала болезненная гримаса.
– Пощади, – прохрипел он. – Я могу тебе помочь. Найти ее.
Шенкт присел перед ним на корточки, свесил перемазанные кровью руки с перемазанных кровью колен.
– Но ты уже помог. С остальным я сам справлюсь.
– У меня есть деньги! Деньги…
Шенкт не ответил.
– Я сам собирался сдать ее Орсо, рано или поздно, если, конечно, хорошо заплатят.
Молчание.
– Тебе все равно, да?
И вновь ни звука.
– Я говорил этой суке, что она станет моей погибелью.
– И был прав. Надеюсь, это утешает.
– Не очень. Надо было убить ее сразу.
– Но ты видел возможность заработать. Хочешь что-нибудь сказать?
Саджам вытаращил на него глаза.
– Сказать… что?
– Некоторым в конце хочется сказать что-то важное для себя. А тебе?
– Кто ты? – прошептал Саджам.
– Кем я только ни был. Учеником. Вестником.
Великий фехтовальщик
Руки у Монцы опять дрожали. В чем не было ничего удивительного. Опасность, страх, неуверенность, удастся ли остаться в живых в следующее мгновенье. Боль, изнуряющая потребность в хаске, постоянная вероятность предательства… день за днем, неделя за неделей. Брата ее убили, саму искалечили, отняли все, что она создала своими руками. К тому же на плечи свинцовой тяжестью давила вина перед погибшими в Вестпорте и в Сипани по ее воле, пусть и без ее желания.
Несколько месяцев такой жизни, какую вела она в последнее время, – и у любого задрожат руки. Но, возможно, последней каплей стал вид Трясучки, которому выжигали глаз, и мысль о том, что она будет следующей.
Монца нервно взглянула на дверь между их комнатами. Скоро он проснется. Будет рыдать, что просто невыносимо. Или молчать, что еще хуже, стоя на коленях и глядя на нее одним глазом. Обвиняюще. Она понимала, что должна быть благодарной, заботиться о нем, как заботилась когда-то о брате. Но все чаще хотелось попросту пнуть его ногой. Возможно, когда Бенна умер, вместе с его гниющим трупом на склоне горы осталось и все то доброе, сердечное, человеческое, что в ней еще было.
Стянув перчатку, она уставилась на безобразие, которое та скрывала. Тонкие розовые шрамы в местах, где были раздроблены кости. Темно-красный – где врезалась удавка Гоббы. Сжала пальцы в кулак, верней, в его подобие. Мизинец остался торчать вбок, словно указатель в никуда. Больно было уже не так, как раньше, но достаточно, чтобы заставить ее поморщиться. И боль эта прогнала страх и сокрушила сомнения.
– Месть, – прошептала Монца.
Убить Ганмарка – вот что важно по-настоящему. Снова вспомнились его блеклые, слезящиеся глаза, кроткое, печальное лицо. Как спокойно он вонзал в Бенну меч. Как сбрасывал его с балкона. «Ну вот, с этим кончено». Оскалив зубы, она сжала кулак крепче.
– Месть.
За Бенну и за себя. Она была Палачом Каприле, беспощадным и неустрашимым. Она была Змеей Талина, смертоносной, как гадюка, и не более жалостливой. Убить Ганмарка, а потом…
– Следующего. – И руки перестали дрожать.
Из коридора донеслись торопливые шаги – кто-то пробежал мимо двери. Монца услышала раздавшийся вдалеке крик. Слов не разобрала, но страха в голосе не услышать было невозможно. Она подошла к окну, открыла его. Отведенная ей комната – или камера – находилась с северной стороны дворца, на самом верху, откуда открывался вид на каменный мост, соединявший берега Виссера выше по течению. По нему спешили крошечные человечки. Даже с такого расстояния было ясно – бегут, спасая жизнь.