Лучшее от McSweeney's, том 1
Шрифт:
Кроме того, его ведь никто не предупреждал, что Ди Джея туда водить нельзя. Когда они проходили мимо ворот, билетерша даже улыбнулась им, словно хотела сказать: «Вот идеальный молодой отец, который развлекает сынишку». Джин подмигнул Ди Джею, глотнул мятного ликера и ухмыльнулся. Он чувствовал себя Прекрасным Отцом. Как бы ему хотелось, чтобы его собственный папаша водил его на карусели в луна-парке!
Дверь в «центрифугу» открывалась как люк большой серебряной летающей тарелки. Изнутри гремело диско, а когда они зашли, музыка стала еще громче. Помещение было круглым, стены — с мягкой обивкой;
— Приготовься, малыш, — шепнул он. — Сейчас будет круто.
Дверь-люк «центрифуги» наглухо закрылась, испустив шипящий вздох. А потом стены, к которым их пристегнули, начали медленно вращаться. Они закрутились, набирая скорость, и Джин крепче сжал руку Ди Джея. Через секунду мягкая стена скользнула наверх, но сила вращения удержала их, прижала к поверхности крутящейся стены, как железки к магниту. Щеки и губы Джина оттянулись назад, и он рассмеялся от ощущения собственной беспомощности.
И в этот момент Ди Джей стал кричать.
— Не надо! Не надо! Остановите! Остановите ее!
Он истошно вопил, и Джин еще крепче сжал его руку.
— Все в порядке! — весело заорал он, стараясь перекричать музыку. — Все в норме! Я здесь!
Но в ответ ребенок только еще громче заголосил. Его плач летел за Джином по кругу, кувыркаясь и кувыркаясь по окружности, словно призрак, который, пролетая, оставляет за собой дорожку эха. Когда же карусель наконец остановилась, Ди Джея трясло от рыданий, и человек за пультом уставился на них. Джин кожей чувствовал, что все вокруг смотрят на него — смотрят сурово и осуждающе.
Джин чувствовал себя премерзко. Только что он был так счастлив — вот наконец-то они проведут время вдвоем и еще долго будут об этом вспоминать, — а теперь его сердце словно провалилось в темную бездну. Ди Джей не прекращал плакать, даже когда они выбрались из центрифуги и шли вдоль прохода, даже когда Джин, пытаясь отвлечь его, пообещал купить сладкую вату и игрушечных зверюшек.
— Я хочу домой! — плакал Ди Джей, и еще: — Я хочу к маме! Хочу к маме!
Эти слова пронзили Джина в самое сердце. Он заскрипел зубами.
— Отлично, — прошипел он. — Пошли домой, к мамочке, маленький плакса. Честное слово, никогда больше не возьму тебя с собой. — Он слегка встряхнул Ди Джея. — Да что с тобой такое, а? Ты видишь, что все над тобой смеются? Видишь? Люди говорят: ай-ай-ай, такой большой мальчик, а ревет, как девчонка.
Эти воспоминания пришли к нему как будто из тумана. Он совершенно забыл о том случае, но теперь стал мысленно возвращаться к нему вновь и вновь. Чем-то вопли Ди Джея, то и дело без предупреждения прорывавшие оболочку его памяти, напоминали ночные крики Фрэнки. На следующий день он поймал себя на том, что снова вспоминает о том, как кричал Ди Джей, и эти воспоминания пронзили его сознание с такой силой, что ему пришлось поставить фургон на обочину и закрыть лицо руками: господи, какой кошмар! В глазах ребенка он должен был выглядеть каким-то чудовищем.
Он сидел в фургоне и пытался понять,
«Где же они могут быть?» — думал Джин. Он попробовал восстановить в памяти город и дом, но там была лишь пустота. Мэнди есть Мэнди, а значит, она уже отыскала бы его, чтобы стрясти деньги на содержание ребенка. Она с наслаждением подала бы на него в суд как на злостного алиментщика, наняла бы адвокатов, чтобы те отобрали у него его зарплату.
И внезапно здесь, на обочине, его осенило. Они мертвы. Он вспомнил про аварию, в которую попал неподалеку от Де-Мойна, — ведь если бы он погиб, они бы никогда не узнали. Он вспомнил, как проснулся в больнице, вспомнил пожилую медсестру, которая сказала ему: «Молодой человек, вам очень повезло. Вы должны были погибнуть».
«Что, если они и правда погибли?» — думал он. Мэнди и Ди Джей. Эта мысль поразила его как молния — ведь это все объясняет. Вот и ответ, почему они его не разыскали. Ну конечно же!
Он не знал, как ему справиться со скверными предчувствиями. Да, они дурацкие, в них сказывается и его жалость к себе, и его паранойя, но сейчас, со всей этой нервотрепкой из-за Фрэнки, он ничего не мог поделать со своей тревогой. Когда он вернулся с работы, Карен посмотрела на него строго.
— Что случилось? — спросила она.
Он пожал плечами.
— Ты ужасно выглядишь, — сказала она.
— Со мной все в порядке, — ответил он, но она продолжала смотреть на него с недоверием. Потом покачала головой.
— Я сегодня еще раз водила Фрэнки к врачу, — сказала она после паузы, и Джин присел рядом с ней за стол, где были разложены ее учебники и тетради.
— Боюсь, ты решишь, что я мать-невротичка, — сказала она. — Может быть, я слишком много думаю о всяких болезнях, и все дело только в этом.
Джин покачал головой.
— Нет-нет, — сказал он. Он почувствовал, что в горле у него пересохло. — Ты абсолютно права. Тут лучше перестраховаться.
— Хммм, — задумчиво протянула она. — Мне кажется, доктор Банерджи скоро меня возненавидит.
— Да ну, — отмахнулся Джин. — Как тебя можно ненавидеть? — Он выдавил из себя нежную улыбку. Поцеловал ей пальцы, запястье, как и подобает заботливому мужу. — Постарайся не переживать, — добавил он, хотя у него самого все внутри ходило ходуном. Со двора доносился голос Фрэнки — тот выкрикивал какие-то команды. — С кем он разговаривает? — спросил Джин, и Карен не подняла головы.
— Ох, — сказала она. — Наверное, всего лишь с Буббой. — Буббой звали воображаемого приятеля Фрэнки.
Джин кивнул. Он подошел к окну и выглянул во двор. Фрэнки делал вид, что в кого-то стреляет: большой и указательный пальцы были сложены так, словно мальчуган нажимает на курок. «Взять его! Взять его!» — выкрикнул Фрэнки, и Джин заметил, как он юркнул за дерево. Во Фрэнки не было ни капли сходства с Ди Джеем, но, когда он высунул голову из-за густой листвы плакучей ивы, Джин почувствовал легкую дрожь — вспышку — что-то вроде этого. Он сжал зубы.