Лучшие годы - псу под хвост

Вивег Михал

— Самое ужасное, — говорил уже после свадьбы Квидо с какой-то смесью гордости и ужаса, — что именно так она со мной и живет.

Ярушка носила тогда шерстяной белый пуловер, черные гамаши и красные сапожки, доставшиеся ей от старшей сестры. Они были немного велики ей и то и дело при спуске спадали. Квидо нравилось, что Ярушка горячо дышит ему в шею, но и немало огорчало, что она поневоле дотрагивается до его жирного живота: во все последующие дни он прежде всего стал туго затягивать себя эластичным бинтом.

Теперь уже ничто не омрачало его настроения и он мог кататься на санках каждый день дотемна!

Однако в ближайшую субботу Квидо вернулся с Жаворонка неожиданно рано. Был весь мокрый, дрожал от холода. Мать уложила его в постель, заварила чай, измерила температуру: было тридцать девять. К вечеру температура и вовсе подскочила до сорока, но более всего ее ужасал надсадный, прерывистый кашель сына. Отец пошел звонить в «скорую».

— Дозвонился? — с тревогой спросила мать Квидо.

— Через час они здесь.

Мать Квидо, которую последний месяц беременности вместе с четырьмя надетыми свитерами практически сделали неподвижной, с трудом уселась в кресло напротив сына.

— Мы здесь все перемрем, я это всегда тебе говорила.

Минут через сорок на щебеночной дороге перед «Караулкой» заскрипели колеса «скорой». Отец Квидо выбежал навстречу доктору и, к ужасу того, провел его на застекленную веранду.

— Ну и дела! — пробормотал врач, окинув взглядом помещение, и склонился над обессиленно лежавшим мальчиком. — Возможно, воспаление легких, — сказал он наконец, — но в любом случае мы увезем его отсюда. — Не веря своим глазам, он еще раз огляделся.

— Если вас не затруднит, — сказала мать, — может, вы и меня прихватите. Все равно через несколько дней мне ехать в Кутна-Гору.

— Как, уже? — воскликнул отец Квидо.

— Разумеется, — сказал врач. — А вы не хотели бы с нами? Мы и для вас что-нибудь придумаем.

— Нет, не получится, — засмеялся отец Квидо после недолгого колебания.

Мать Квидо стала собираться в путь, достав из шкафа кожаную сумку. Пришел водитель, он же санитар.

— Мамаша едет с нами, — сказал врач.

— Тем лучше, — засмеялся водитель-санитар. — Двух мух — одним ударом!

— Удачное сравнение, — сказала мама и захлопнула сумку.

Больничные корпуса, в которых лежали Квидо и его мать, разделялись примерно тридцатиметровой полосой заснеженного сада. Волею судьбы их палаты оказались напротив, но на разных этажах (Квидо — на четвертом, его мать — на втором), и лишь хвойная рощица мешала им видеть друг друга. Одна милая сестричка помогала им каждый день обмениваться записками, но, когда Квидо хотел видеть мать, ему приходилось идти в соседнюю палату.

— Добрый день, — всякий раз говорил он взрослым пациентам. — Скажите, пожалуйста, могу я из вашей палаты помахать маме?

— Помахиванию, — объяснял Квидо впоследствии, — в нашей семье придавалось особое значение.

— Разумеется, молодой человек, разумеется, — хрипел пан Главатый, пенсионер-астматик, которого очаровывала вежливость мальчика.

Квидо благодарил

и несколько неуклюже взбирался на радиатор центрального отопления — иначе сквозь молочно-белые стекла окна ничего было не разглядеть. В таком весьма неудобном положении ему приходилось поначалу выстаивать довольно долго, пока мать наконец не устремляла взгляд в правильном направлении, но потом они условились на десять утром и на четыре после обеда, и несколько дней подряд у них это превосходно получалось.

Однажды утром мать Квидо в окне не появилась, не появилась она и после обеда. На следующее утро он пришел в соседнюю палату уже в половине десятого и под прозрачным предлогом побеседовать с паном Главатым простоял на радиаторе до половины одиннадцатого. Но маму так и не увидел. Разочарованный, он вернулся в свою постель и стал листать альбом Карла Плисецкого «Пражский Град», подаренный дедушкой Иржи. Вошла сестра, он спросил ее, не прислала ли мама записку.

— Какая мама? Какая записка?

Квидо понял, что сестра торопится, и, чтобы окончательно не оттолкнуть ее, он, максимально сосредоточившись, изложил ей всю ситуацию в одной-единственной, логически и стилистически совершенной фразе. Вид у него был настолько серьезный, что сестре стало жалко его. И она присела к нему на кровать.

— Если твоя мама там, — она указала на окна родильного отделения, — то, наверное, ей некогда с тобой переписываться, теперь у нее другие заботы.

Сестра не ошиблась. Когда наконец, к неописуемой радости Квидо, его мама появилась в окне, в руках у нее была большая белая подушка.

— Почему она показывает мне эту подушку? — кричал Квидо, нервничая оттого, что не понимает смысла всей сцены на противоположной стороне.

— Какая еще подушка? — прохрипел пан Главатый, которого уже начинало утомлять частое присутствие Квидо. Врач, как раз осматривавший астматика, подошел к Квидо и поглядел в указанном направлении.

— Так это не подушка, а ребенок! Ты что, паршиво видишь?

Врач как в воду глядел: на свет появился Пако, а Квидо начал носить очки.

4) Двумя днями позже в парке перед родильным отделением. Ночь.

Отец (бросает в окно камушки).Фьюю! Фьюю!

За окном возникают белесые тени ночных рубашек и лица улыбающихся женщин. Потом тени исчезают, окно открывается, и появляется мать Квидо.

Мать.

Ах, кто же ты, что под покровом ночи Подслушал тайну сердца? [20]

20

Здесь и далее: Шекспир.Ромео и Джульетта. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.