Лучшие годы - псу под хвост
Шрифт:
Отец.Меня дико раздражал инструктор. Он пристрастен ко мне. Еще во дворе автошколы орал, что экзамена у меня не примет, — не иначе как из-за этой сумки с мясом, которую надо было кинуть в багажник…
Мать (замирает).А ты куда ее кинул?
Отец.Под капот. Я дико волновался.
Мать (смеясь).Когда же это обнаружилось?
Отец.На Чернокостелецкой. Мент, что сидел позади, знай твердил, что пахнет подгоревшим шашлыком.
Мать.Ты
Отец.Забыл. Понимаешь, я просто представить себе не могу, что когда я проезжаю мимо встречной машины, то от верной смерти отделяет меня одно-единственное едва заметное движение руки. В этом вся проблема. Несколько сантиметров — и капут. Отделение интенсивной терапии в лучшем случае. Представь себе: там нет дня посещений.
Мать.Нельзя так к этому относиться. Ты должен больше верить в себя.
Отец.Я верю только в одностороннее движение. Обожаю одностороннее движение. Мой стиль езды там совершенно меняется.
Мать.Как у бензоколонки. Или как тогда на шоссе.
Отец.Шоссе — это совсем другое дело. Никогда в жизни больше на него не въеду. Я не космонавт.
Мать.Почему ты вообще сдаешь на права?
Отец.Потому что ты этого хочешь.
— Современный человек, — сказал Квидо редактору, — не может обойтись без машины. Кстати, это мясо мне кое-что напоминает.
5) — Бабушка, — нередко говаривал за столом дедушка Иржи, — спору нет, опытная, отличная повариха. Жаль только, что в девяти случаях из десяти она тратит свой несомненный талант на приготовление немясных блюд.
Он говорил правду: шесть раз в неделю на обед подавались картофельные клецки «шкубанки», блинчики, макароны с творогом, картофельная запеканка, жареная картошка с яйцом и шарлотка.
— Пока дедушка дает мне так мало на расходы, я, право, не могу покупать мясо, — со слезами на глазах защищалась бабушка Либа, поливая при этом сиротливые кнедлики знаменитой укропной подливкой. — С такими деньгами не выкрутишься.
Конечно, все члены семьи отлично знали, что бабушка Либа не только «выкручивается» с такими деньгами, но их у нее остается еще столько, чтобы каждый год с Зитой и другими подружками отправляться в заграничные путешествия.
— В этом году хотим с девочками поехать в Ялту, — объявила бабушка весной тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года семье, и ее лицо залил восхитительный девичий румянец. — Я вам уже говорила?
(— В Ялту?! — вскричал дедушка Йозеф, узнав об этом. — Она будет преспокойненько отдыхать именно там, где нас на веки вечные продали большевикам?!)
— Кажется, не говорила, — напротив, очень вежливо сказал дедушка Иржи и с поистине восточной невозмутимостью доел последний кусочек сельдерейного рагу.
Уже много лет спустя, когда после трехчасовой супружеской ссоры Квидо ледяной водой обливал одетую Ярушку, он вдруг во внезапном озарении вспомнил это выражение непостижимого для него понимания, которое светилось тогда на дедушкином лице.
— Бабушка Либа была заядлой
11
В канун Нового года.
Из Ялты, как, впрочем, из всех поездок, бабушка прислала черно-белую открытку с собственными стихами.
Под Ялтой на солнечном пляже Сидим мы, болтаем и вяжем! И в теплой, уютной компании Предаемся воспоминаниям! —было написано там, а затем следовало обычное «Всем привет! Вы — Либин свет!».
Квидо, пребывая в этот день в отличнейшем расположении духа, ибо дедушка после бабушкиного отъезда набил холодильник копчеными языками, телячьей печенкой и свиными отбивными, попытался пошутить.
— Всем привет — от наших бед! — выкрикнул он вполне находчиво.
У его отца вырвался короткий смешок, но дедушка Иржи не улыбнулся. Мать размахнулась и влепила Квидо пощечину — это был один из тех неудачных ударов, которые наносятся с некоторым опозданием, а потому не могут считаться импульсивными.
У Квидо опустились уголки губ, но он был полон решимости отстаивать свою правоту.
— Всем привет — от наших бед! — упрямо повторил он и схлопотал вторую пощечину.
Его лицо тотчас сморщилось в двойном усилии: он старался, с одной стороны, не расхлюпаться, с другой — придумать еще более дерзкую рифму.
Дедушка, отец и мать, не спуская с него глаз, наблюдали, как его пухлый подбородочек начинает все заметнее вибрировать.
— Всем привет — а мяса нет! — выкрикнул наконец Квидо.
Мать, поджав губы, замахнулась в третий раз, но дедушка перехватил ее руку.
— Человеку не подобает быть невежливым, — сказал он Квидо. — И даже тогда, когда, возможно, он прав. Ты постараешься это запомнить?
Квидо еще успел покивать головой, но следом его сотряс взрыв облегчающего плача.
— В этот день, — позднее рассказывал он, — я в первый раз — но отнюдь не в последний — познал драматичные последствия того обстоятельства, когда неумолимый закон творчества обращается против семьи самого же творца.
Кстати, первым, кто в прямой связи с Квидо провидчески обмолвился о словесном искусстве, был его отец. (Конечно, говорил он это с немалой долей иронии, ибо даже ему — хотя вслух он не высказывался — весь этот сонм молодых поэтов, драматургов и бардов, постоянно крутившихся вокруг его жены, все больше действовал на нервы.)