Лучшие годы жизни
Шрифт:
– Где я? – Был её первый вопрос.
– В больнице.
– Почему?
– Захворала немного.
– А ты что делаешь тут?
– За компанию устроился сюда, – прошептал я ей на ухо.
– Понятно…
Она не поняла до конца, как оказалась в палате, и не отреагировала на мою шутку. Чёрные глаза её перебегали с предмета на предмет, ощупывали стены, шарили по потолку.
– Больница, – проговорила она. – Надо же! Я ведь никогда не болела.
– Тогда ты многое упустила в жизни, но не самое интересное.
– Да?
– Теперь навёрстываешь, – я погладил
– Нет…
По её лицу стало понятно, что она мучительно пыталась вспомнить события последних двух недель, но ей не удавалось.
– Знаешь, я видела какой-то золотой город, – с недоумением сказала она. – Я куда-то ездила… Нет, летала… Ты не знаешь, куда?
– Не представляю.
– Странно… Разве мы не вместе летали? Ты не помнишь эти золотые стены? До самого неба… И небо золотистое… И розовый на вкус воздух…
– Как это розовый на вкус? – Меня радовало, что она разговорилась.
– Ну, он был розовый… Не знаю, не могу объяснить… Разве ты сам не помнишь?
– Нет.
– И не помнишь, где я была? Не помнишь, что ты был со мной? Как странно. Там было так чудесно… Мне там столько всякого рассказали… Только я теперь ничего не помню, ровным счётом ничего…
Я опустился на корточки рядом с кроватью и провёл рукой по лицу Тани. Оно по-прежнему было болезненно опухшим, рыхлым.
– Ты вернулась, Танюха… Остальное – чепуха. С остальным мы справимся.
– А что со мной? Почему я больнице?
– Хрен его знает. Врачи разводят руками. Но лекарствами тебя пичкают на всю катушку. Лечат…
– Лечат?… – Её губы снова отяжелели, язык стал ворочаться труднее. – Милый, а ты откуда взялся? Разве ты не в Барселоне?
Я обрадовался, несмотря на то, что видел накатившую на неё усталость. Таня вспомнила всё. Реальность отслоилась от бредовых видений. Теперь я был уверен, что дело пойдёт на поправку.
– Тебе, наверное, скоро возвращаться туда? – спросила она.
– Нет, никуда я не поеду, пока ты не поднимешься.
– Правда? – её бледное лицо озарилось счастьем. – Погоди, а как же твоя работа?
– Всё в порядке. Забудь об этом.
– А книги? Ты привёз их? Ты выправил тексты?
Даже в таком состоянии она думала о моих книгах! Невозможно было поверить в это.
– Танюш, давай позже об этом. Для начала тебе надо немного прийти в себя.
– Да, – согласилась она и добавила: – устала, хочу спать.
– Вот и спи…
Наблюдавший её доктор пригласил меня в свой кабинет:
– Если честно, Юрий Николаевич, я не надеялся. Грешно говорить, но случалось в моей практике и такое, что приходилось виновато разводить руками. Лечишь, бывало, лечишь, а болезнь словно взбесилась, вытворяет что-то своё, ломает больного то в одном месте, то в другом. И никаких сил нет справиться с нею. Лекарства, Юрий Николаевич, иногда ведь ведут себя не так, как врачи предполагают. Сколько раз было, что медикаменты только хуже делали, губили больных… Признаюсь, глядя на вашу жену, я не надеялся. С её-то анализами жить ей оставалось недельку, не больше… У меня есть коллега, который ходит в церковь, свечи
– Только надежда? – уточнил я.
– Пока только надежда. Говорить наверняка не осмелюсь. Не понимаю, что за случай такой. Диагноз-то на обе ноги хромает… Хотите чаю? Извините, что сразу не предложил.
– Нет, спасибо, – мне дьявольски хотелось водки.
Минуло два месяца, прежде чем Таню выписали и я привёз её к себе. Она была совсем слабенькой, утомлённой, но счастливой.
– Как хорошо оказаться дома!
В тот же день нагрянули её родители, просидели у нас до позднего вечера. Таня уже уснула, перебравшись из гостиной в спальню, а её мать, как всегда элегантная и яркая, ворковала и ворковала, возбуждённая встречей, и лишь настойчивость Сергея Анатольевича заставила её подняться из-за стола.
– Люда, хватит! Сколько можно!
– И вправду, – спохватилась наконец она. – Ах, Юра, мне так трудно остановиться. Я вся переполнена чувствами, так рада, что всё обошлось.
Мне сразу вспомнились слова доктора: «Диагноз-то хромает. Чёрт его знает, что с вашей женой». Никто не знал, обошлось ли… Но о плохом думать не хотелось. Жизнь сделала такой огромный крюк, чтобы с помощью страшной болезни заставить нас с Татьяной пожить бок о бок, испив до дна из чаши любви и горечи, что думать мне вообще не хотелось. Я знал, что переживания за любимую женщину что-то кардинально изменили во мне, но никак не мог определить, что именно случилось, какие изменения произойдут в ближайшем времени…
Время возвратилось в мою жизнь. Я ощущал его плотную пульсацию, его настойчивое требование участвовать в каких-то делах; оно подталкивало в спину, наступало на пятки, рвалось вперёд. А я уже отвык от него. Мне как-то совсем не хотелось возвращаться в густую массу человеческого потока, где мои коллеги ни на мгновение не переставали сплетать паутину сложных шпионских махинаций. Мне не хотелось возвращаться и в мир литературы, где меня ждали новые персонажи и новые почитатели. Мир стал после пребывания в больнице предельно ясным. Отпала нужда копаться в собственной душе и отыскивать ответы на беспокойные вопросы. Вопросы исчезли. Но я этого еще не осознал.
Циферблат моей жизни снова закрутился, маятник часов громко зазвучал в голове, проталкивая вперёд секунды, минуты, часы…
Я стал ежедневно появляться в отделе, но от выезда за границу отказывался наотрез. Шеф понемногу начинал проявлять неудовольствие. Я понимал его, но оставить Таню одну не мог. Ни родители, ни прислуга, ни кто-либо иной меня не устраивали. Я хотел ухаживать за ней сам.
– Сейчас не могу уехать. Может, позже, Вениамин Петрович, – в который раз отговаривался я в кабинете начальника.