Лучшие истории любви XX века

Прокофьева Елена Владимировна

Иногда первая детская любовь девочки к кому-то старшему – к кузену, к дяде, к другу брата, к жениху сестры, к учителю или репетитору – проходит по мере взросления. Но Оля Книппер всю жизнь свою – до самой старости – отличалась редкостным, несравненным упрямством. И не в ее характере было отказываться от однажды намеченной цели.

Оля выросла, но интерес к Мише сохранился. Она упорно продолжала считать себя безнадежно влюбленной. Привычно мечтала о Мише, глядя вечерами в темноту сада. А в сущности, о чем же еще мечтать юной барышне, как не о любви? Отец, контролировавший их с Адой чтение, все-таки позволил им прочесть некоторые избранные романы. И во всех речь шла о любви! Любовь – самое интересное и самое важное, что только может быть в жизни женщины… Любовь к Мише Чехову была самым важным и самым интересным в жизни юной Оленьки Книппер.Правда, за отсутствием

куртуазного опыта Оля не представляла, что ей делать, как завоевывать его ответную любовь. Впрочем, любовь вне законного брака для Оли Книппер не представлялась возможной. На любовь должны благословлять родители, церковь и государство… Так ее воспитали – и в свои семнадцать лет Оля еще не помышляла об отказе от моральных устоев, которые привил ей отец. А о том, чтобы стать женой Миши Чехова, она не смела даже мечтать. По целому ряду причин… Первой из которых было, конечно, то, что Миша так великолепен и неприступен, но далеко не последней причиной то, что родители Оли вряд ли пришли бы в восторг от такого выбора любимой дочери. Они бы просто не позволили ей сделать такой выбор.

Михаил Чехов. 1940-е годы

Впрочем, к 1914 году, когда Оле исполнилось семнадцать лет, в русском обществе произошло немало перемен… И немного оставалось отцов, которые, как Константин Леонардович Книппер, могли бы решать за дочерей их судьбу. Константин Леонардович, разумеется, оставлял за собой такую привилегию, но он оставался одним из последних оплотов старой морали. С нескрываемым неудовольствием оглядывался он по сторонам, не зная уже, как оградить семью от творящегося вокруг кошмара. Его младший современник – известный советский писатель граф Алексей Николаевич Толстой – в романе «Сестры» нарисовал картину того времени – картину неприглядную, но очень точную и яркую: «…Дух разрушения был во всем, пропитывал смертельным ядом и грандиозные биржевые махинации знаменитого Сашки Сакельмана, и мрачную злобу рабочего на сталелитейном заводе, и вывихнутые мечты модной поэтессы, сидящей в пятом часу утра в артистическом подвале «Красные бубенцы», – и даже те, кому нужно было бороться с этим разрушением, сами того не понимая, делали все, чтобы усилить его и обострить. То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности. Девушки скрывали свою невинность, супруги – верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения – признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными».

…Таков был мир, в который вот-вот могли вступить Ада и Оля Книппер – девушки из почтенной немецкой семьи с ортодоксальными взглядами, воспитанные в целомудрии и скромности. К счастью, пока они не рвались «на свободу», как другие юные и неразумные. Но когда-то это должно было случиться. Константин Леонардович понимал, что не сможет продержать их в детской до того времени, когда они повзрослеют достаточно, чтобы не наделать ошибок. И терзался этими мыслями, возможно, больше, чем другие отцы юных барышень той эпохи.

Так что же следовало сделать? Как поступить? Как защитить своих чистых девочек от враждебного, безумного мира? Выдать замуж? Самому выбрать им мужей? Сейчас это было, к сожалению, совсем не модно, а в обществе Константина Леонардовича знали как человека достаточно передового…

Нет, он не мог. Да и времени на это не имел.Что делают другие родители? Открывают двери своего дома, устраивают вечера с большим количеством гостей, приглашают молодежь… И исподволь контролируют интересы дочерей, отказывая от дома неугодным женихам и поваживая достойных.

М. Чехов в роли Эрика в пьесе Стриндберга «Эрик XIV», режиссер Вахтангов, 1921 год

Но устроить все это в своем доме в Царском Селе… В своем тихом и чинном доме! У Константина Леонардовича не хватало моральных сил так нарушить установившийся ритм жизни.

И тогда он придумал выход: отправить дочек – или лучше одну – в Москву, в дом к сестрице Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой. У нее в доме бывает много

людей… Не только собратьев по сцене, а вполне почтенных, светских людей. Не только актеров, к которым Константин Леонардович, как и его папенька, питал некоторое недоверие, смешанное с пренебрежением, и ничто не могло изничтожить этого презрительного чувства, никакая любовь к сестрице Ольге, никакое уважение к ней – актера в качестве зятя Константин Леонардович не потерпел бы и уж подавно дочери своей не позволил бы идти на сцену, ни за что не позволил бы… Не только актеров, но и тех, с кем Оле и Аде полезно было бы познакомиться, кого он сам, возможно, принял бы в своем доме. Оля и Ада приходятся Ольге Леонардовне родными племянницами – она присмотрит за девочками, оградит от нежелательного общения, деликатно наставит, поможет избежать ошибок… У девочек хорошее приданое, они смогут сделать приличную партию. Они смогут чувствовать себя свободнее, «вырвавшись» из-под жесткого отцовского контроля. Иллюзия свободы… И все-таки Москва – не Петербург, московское общество всегда считалось несколько старомодным… В нынешнее время это означает, что девочки хотя бы не столкнутся с каким-нибудь вопиющим неприличием.

Итак, «в Москву, на ярмарку невест». Только кого отправить? Ада – старшая. Ее бы следовало первую в свет выводить и сватать за какого-нибудь почтенного человека. Но Оля отчего-то вызывает у родителей больше тревоги… Она всегда была более пылкой, более упрямой… Константин Леонардович еще не забыл тот случай, когда Оля в пылу ссоры выпрыгнула из окна. Да и Ольга Леонардовна предпочитает живую, хорошенькую Олю строгой Аде. Так выбор пал на младшую – Олю.

Родители боялись, что Оля воспротивится их решению. Но Оля согласилась с радостью.

Родители думали – соскучилась по тетеньке Ольге Леонардовне. А Оля помнила, что Миша Чехов теперь живет в Москве.

Она надеялась встретиться с ним в доме Ольги Леонардовны.Она не обманулась в своих надеждах.

...

Михаил Чехов, великий русский актер, которого Станиславский называл «гением» – актер, в двадцать два года блистательно игравший на сцене стариков…

…Так что же собою представлял Миша Чехов – Михаил Чехов, великий русский актер, которого Станиславский называл «гением», актер, в двадцать два года блистательно игравший на сцене стариков? Что собою представлял человек, в которого Оля Книппер влюбилась со всем пылом юности?

На Чеховских чтениях в Ялте прозвучала такая история: бабушка Евгения Яковлевна, та самая бодрая старушка, для которой маленькая Оля бегала в лавочку за водкой, «намекая на небольшой рост Миши и желая подчеркнуть его ничтожество, говорила: «Ну разве ты человек? Ты не человек, ты гнида!» Это прозвище на некоторое время укрепилось за Мишей в узком семейном кругу». (Цитируется по книге: Михаил Чехов. «Литературное наследие». М., 1995. С. 280.)

Но это, разумеется, не более чем семейная шутка.

Маленький, некрасивый Миша, застенчивый до угрюмости, чувствительный до юродства, безгранично любивший свою мать, бесконечно от нее зависевший… Какой неподходящий сосуд в лице этого человека избрал для себя актерский гений! Но в том, что это был гений, не сомневался никто из тех, кто видел его на сцене.

«Михаил Чехов был величайшим актером в образах, которые вроде и не давали такой возможности, – утверждал Павел Марков. – Мы привыкли, что к властителям дум принадлежали исполнители Лира, Отелло, Чацкого, Незнамова. Чехов играл рольки, какие-то эпизодики. А в «Празднике мира» даже старик Фрибэ, вечно бормочущий, преданный как собака, стал явлением необыкновенным. Разные характеры, разные жизненные пласты, разные мировоззрения».

«Его гений актера прежде всего гений общения и единения с аудиторией; связь с ней у него была прямая, обратная и непрерывная. Я никогда не слышал такой настороженной тишины в театре, как на его “Гамлете”», – писал критик А. Мацкин.

Некоторые театроведы считают его величайшим актером XX века…

Но пока еще Миша – всего лишь странноватый мальчик. Зато любимый племянник Антона Павловича Чехова. Антон Павлович всюду водил его с собой – в том числе в гости к Книпперам. Почему изо всех многочисленных племянников Антона Павлович выделил именно Мишу? Потому что – жалел. Миша умел как-то – даже сам не желая того – вызывать в людях жалость.