Лучший частный детектив
Шрифт:
— Что с Александрой произошло потом?
Корсунский молча вышел из комнаты, его не было несколько минут. Вера огляделась и присела на чёрный кожаный диван. Вернулся он в комнату с какой-то бумагой в руках. Подал её Вере, это была телеграмма из Йены, датированная 1983 годом. Вера прочитала вслух: «Примите соболезнование. Ваша дочь Александра Павловна Корсунская скончалась 3 марта».
— А кто-нибудь из семьи потом связывался с врачами, узнавал подробности? Где она похоронена?
— Никто ничего не узнавал! Не до того было. Я же вам сказал, родители болели. Мне было некогда.
—
…Она шла домой под впечатлением вопиющей душевной скупости этого человека. У неё тоже в детстве отношения с отцом складывались непросто. Но чтобы вот так похоронить в памяти родных сестру и брата!
Вспомнился случай из детства. Именно к отцу она бежала всегда с новыми своими идеями. С детства придумывала стишки, очень любила рифмовать строки. Правда, интереса дочери к поэзии он не одобрял, а она ждала его, одобрения и признания… И как-то, ей тогда уже исполнилось шестнадцать, она попросила его послушать очередной «шедевр». Самой ей очень нравилось стихотворение, казалось, что в нём столько смысла, глубины…
Облака отражаются в снегах,
А звёзды в осенних лужах.
Сарафанчик мой был в кружевах, —
Ничего не осталось от кружев.
Ах! Растают ли те снега?
Ах! Просохнут ли эти лужи?
Где мне новые взять кружева? —
Сарафанчик мне к лету нужен.
Отец выслушал, хмыкнул и произнёс: «О чём это? Причём здесь сарафанчик? Тебе что, носить нечего?». Вера попыталась объяснить: «Ну, как ты не понимаешь? Это об утерянных мечтах, о разочаровании и, в то же время, о надеждах на будущее». «Так бы и писала, зачем эти облака, кружева?».
Было обидно и почему-то стыдно. Она тогда проплакала весь вечер, и в дальнейшем к отцу со своими произведениями уже никогда не обращалась. Даже прятала свои поэтические тексты, старалась, чтобы они не попадались ему на глаза.
— Вера Николаевна! — вдруг за спиной послышались шаги, её догонял Егор. — Я всё слышал. Отец ничего мне не рассказывал. Никогда не рассказывал.
Вера постаралась взять себя в руки и произнесла довольно строго:
— Наверное, он щадит репутацию вашей семьи.
— Разве враньё способно защитить репутацию?
— Он это делает, как может.
— Но ведь тайное всё равно становится явным.
— Да, рано или поздно.
— Значит, моя тётя… сошла с ума?
— Видимо так. А ты её помнишь?
— Нет. Отец сказал, что она умерла, и вообще об этом говорить было не принято.
— А няня ваша ничего никогда не рассказывала?
— Няня нас покинула, когда мы выросли. Я её хорошо помню. Живём в одном городе, но даже не звоним друг другу. Отец запретил. Его решения для нас всегда были законом. Я как-то видел Валентину Дмитриевну в магазине, но сделал вид, что не узнал. Стыдно признаться, но это так. Отец грубо с ней расстался, и я думаю, ей не захочется с нами встречаться…
— Егор, муж рассказал мне… про записку Дины.
Парень посмотрел на Веру каким-то опустошённым взглядом и тихо произнёс:
— Я ношу её с собой. Пытаюсь понять.
—
— Не знаю. Боюсь.
— Боишься?
— Да. Боюсь… поверить в это.
Глава VIII
Испытывая душевное опустошение, Вера сидела в кресле и сквозь стекло любовалась закатом. Раскрасивший небесное полотно в жёлто-фиолетовые полосы, неизвестный художник словно подчёркивал неоднозначность земного бытия, что постепенно настроило на раздумья об иллюзорности всего сущего. Усилия отогнать нахлынувшие сомнения были тщетны: «Дина сама обратилась за помощью… А теперь я вынуждена констатировать, что именно Дина… убийца. Такая хрупкая, сентиментальная девушка. Разве такое бывает?». Вывод более чем горький.
Вера, накормив мужа, отправилась к компьютеру, лучшего способа скоротать время до сна не нашлось.
Утром сомнения не исчезли, словно ноготком кто-то стучал в запотевшее стекло хрупкого сосуда под названием сердце. В конце концов, она набрала номер телефона Пригожиной, но та категорически отказалась от встречи.
— Понимаете, я занята, да и дело, как я слышала, закрыто. Вам это зачем надо?
— Журналистский интерес. Дина ко мне обратилась за помощью, а теперь выясняется, что у неё был мотив. Дело, скорее всего, возобновят. Вы Дину знали до… убийства.
— И что?
— Помогите, Наталья Николаевна.
После уговоров психолог согласилась ответить на вопросы по телефону. А у Веры они были. Изложив информацию о болезни девушки, она приготовилась записывать ответы специалиста.
— Дина ещё не скоро сможет адекватно реагировать на происходящее. Сейчас для неё детское восприятие мира — спасение. Если бы она погрузилась в свои переживания, то последствия могли быть необратимыми. — Голос Пригожиной был уверенным, не допускающим сомнений.
— А когда она придёт в себя?
— Трудно сказать. Это зависит от многих факторов.
— А могло её помешательство быть следствием преступления?
— В каком это смысле?
— Ну, если она совершила преступление, и её неокрепшая психика, грубо говоря, отказалась переварить случившееся.
— Знаете, я ждала этот вопрос. То, что вы не случайно интересуетесь этим делом, очевидно. Вы, как все журналисты, просто жаждете чего-то жареного.
— Не совсем так. Но я, верно, журналист, и мне важно знать правду.
— Знаете, о причастности Дины к убийству я подумала ещё тогда, когда она не явилась на занятие. Ну, не сразу, конечно… Ей было трудно со мной общаться. Ведь людей я вижу насквозь.
— А рисунки Вики?
— Не поняла…
— Они ведь тоже могут натолкнуть на мысли о причастности к преступлению. И, как мне показалось, содержание их вам было знакомо.
— А, вы про это… Конечно, рисунки её я видела и раньше. Трагические образы в них не случайны. Мне кажется, это было предчувствие. Знаете, говорят, люди находящиеся перед лицом смерти, всегда чувствуют её холодное дыхание и свой скорый конец. Когда вы ко мне приходили, она уже была мертва. Но вы мне об этом ничего не сказали, а навязывать мнение не в правилах психологии…