Лучший день в году
Шрифт:
– Снимал?
– Говорит, что в тот день сцены секса не снимал. Может, врет. Доказать обратное мы не смогли. А потом…
Копылов старательно объезжал старые узловатые корни, выползающие на колею. Первобытно тут было, здорово. Остановить бы теперь машину или заехать в глухую чащу и целовать эту умничку до изнеможения. Но разве он так сделает! Он порядочный, воспитанный и до смерти боится ее оскорбить своей смелостью.
– Что – потом?
– Потом он вдруг промерз, проголодался и решил сходить в местный магазинчик, купить что-нибудь поесть.
– Что – того?! – вытаращилась Света недоуменно. – Хочешь сказать, что он там с ней занялся сексом?!
– Ну да! Его возбуждали игрища Алины, тот день не стал исключением. Короче, пока он там занимался непотребством с продавщицей, пил с ней коньяк, закусывал, все и произошло. Когда он вернулся, в доме уже вопили.
– И он по-тихому смылся?
– Ну да! Забрал камеру и удрал до приезда полиции. И молчал потом почти год. И он, и его наниматель. Хотя последний и не знал о его рождественских художествах. Когда узнал, спустя почти год после смерти жены, то сначала рассвирепел, а потом кинулся благодарить. Все-таки Илья снял с него подозрения.
– И после этого дело было закрыто?
– Да, налицо самоубийство. Редко, когда такое сопровождается подобными материалами.
Копылов кисло улыбнулся жаркому солнцу, бьющему в лобовое стекло. Сейчас умничка скажет, что никто не видел, что происходило в сарае. То, что покойная стояла перед дверью с веревкой, еще ни о чем не говорит.
Но Света неожиданно промолчала. Достав из сумочки темные очки, она водрузила их себе на нос и промолчала всю дорогу до города.
– Вам куда? – поинтересовался он, когда они въехали в город.
– На работу.
Копылов послушно свернул к прокуратуре. Она вышла, сухо кивнув. Не попрощалась, не оставила номер телефона, не сказала, что позвонит.
Копылов резко развернул машину и поехал в отдел.
«Вот и все», – шепнул ему в ухо вкрадчивый Степкин тенорок. Девочка ушла, мечтам о домике на берегу трындец. Размечтался он! Тихая летняя ночь, оголенное плечо, вынырнувшее из-под одеяла. Есть, кому ее укрывать, брат Сашка, есть.
Словно услышав его страдания, Степка позвонил, как только Копылов остановился на стоянке у отдела.
– Где был? – буркнул тот голосом, полным похмельного страдания. – Позвонил в дежурку, сказали – на выезде.
– У Митрофаныча.
– У деда, что ли, с внуком?
– Ага. Только внук в бегах. Дед один остался.
– А чего внук бегает?
– А ты накаркал, гад.
Копылов зло выругался. Нет, ну должен был кто-то ответить за то, что Света ушла, не оставив номер телефона! Раз Степка подвернулся, пускай слушает.
– Чё, угомонили фотографа, да?! – Кажется, этот идиот даже радовался. – А я говорил!
– Да пошел ты, Степа… – Копылов скрипнул зубами. – В отпуск дальше!
– Не хочу, Саня. Устал, – захныкал коллега.
– Чего устал?
– Пить
– Еще неделя, Степа, у тебя есть, чтобы морду свою запойную в порядок привести.
– Нет, я сейчас хочу. С тобой. Вот ты куда намылился?
– В отдел я намылился, коллега. В отдел.
– Врешь, а чего тогда из машины не выходишь?
Копылов стремительно обернулся. Степка стоял метрах в трех от него. Загорелый, похудевший, еще более интересный. И выглядел отдохнувшим. И морда его была свежевыбритой и симпатичной. И совсем даже не носила следов ночного выпивона.
Коллега подошел, не торопясь, к машине. Сел на то место, где еще десять минут назад сидела Света. Втянул носом воздух. Уставился на Копылова с хитрым прищуром.
– Ну? И чего такой?
– Какой?
– Да такой вот! Встрепанный! Я тебя таким раз только видел. Это когда ты любимую женщину за порог выставил за то, что она вознамерилась тебе…
– Заткнись! – рявкнул Копылов и завел машину.
– Куда едем? – Степа послушно свернул со скользкой стези.
– В больницу.
– А чего там?
– Кодировать тебя буду! Чтобы ты ночами водку не жрал, честным людям голову не морочил своими звонками. Чтобы не предсказывал всяких гадостей, которые наутро сбываются. Слышь, Степ, – Копылов глянул на него с сумасшедшинкой. – А может, это ты его, а?
– Да пошел ты, – беззлобно отозвался Степан. – Что в больнице-то? Морг нужен?
– Нет, хирургическое отделение.
– Это зачем?
– А затем, Степа, что убили вовсе не нашего с тобой свидетеля, а дружка его, алкаша.
– То есть?! – вытаращился Степан. – А этого за что?
– Думаю, перепутали. Илью вечером скрутило, и его местный на себе отволок в больничку, где того экстренно прооперировали. А на хате остался их собутыльник. Сопун его кличка.
– Опа…
Степка почесал белокурую голову. Глянул на Копылова, кивнул с присвистом.
– Думаешь, внук?
– Логично было бы предположить, Степа. Илью он в глаза никогда не видел. Малый нервный. Пожелал вытрясти из него всю правду. А что можно вытрясти из алкаша, кроме перегара? К тому же он ничего не знал, алкаш-то не тот! Но дело в том, что внук божится деду, что никого не убивал. То ли это действительно так, то ли он убил и удрал. Надо разбираться!
Копылов взял правее и через десять минут въезжал под облупившуюся кирпичной кладки арку больничного двора. По аллеям, густо засаженным сиреневыми кустами, гуляли больные в полосатых пижамах, бесформенных разноцветных халатах. Он проехал до стоянки. Выбрался из машины в душный июньский полдень, и тут же рубашка облепила вспотевшее тело.
– Ну и жара! В такую жару в гипсе чокнуться можно, – проводил он сочувствующим взглядом молодого парня на костылях.
– В гипсе чокнуться можно в любую погоду, – резонно заметил Степа, провалявшийся пару лет назад со сломанным коленом два месяца на больничной койке. – Веди, где тут у тебя хирургия.