Лучший год моей жизни
Шрифт:
Так, это уже трое. Но был и четвертый — сборщик спаржи. Как раз начался сезон уборки, и я нашел работу на ферме — другой нищий студент мне подсказал. Хозяин взял меня охотно — людей не хватало. Спаржа созрела прежде срока. Урожай выглядел сюрреалистично: просторные голые поля, а кое-где из земли торчат скопления зеленых копий восьмидюймовой высоты. Ни листьев, ни ботвы — лишь тонкие, остроконечные стебли. Наша бригада — я и еще дюжина мужчин, — согнувшись, втыкали в землю сечки, срезая спаржу в нескольких дюймах под уровнем земли. Все мои товарищи были латиноамериканцы, в основном молодежь. За работой они вполголоса беседовали между собой, иногда пересмеиваясь. А со мной заговорили,
Оказалось, они из Пуэрто-Рико: каждый год проводят восемь месяцев в Штатах на сезонных работах. Начиная с Флориды и Джорджии, медленно продвигаются на север, собирая урожай по мере созревания: апельсины и персики, голубику, кукурузу, помидоры. Узнав, что я немного говорю по-испански, они стали держаться со мной учтиво и даже приветливо. Солнечный Пуэрто-Рико, о котором они вспоминали, показался мне далеким и экзотическим. Там они тоже работали — на сахарном тростнике, на ананасах. Они признавались, что скучают по женам и подругам. В сентябре или в октябре с заработанными деньгами поедут домой.
«Isla bonita» [1] , — сказал я.
«Isla barata!» [2] , — воскликнул один парень. Другие подхватили тему — наперебой принялись мне доказывать на примерах из жизни, как дешево можно прожить в Пуэрто-Рико.
Каждое утро я ехал убирать спаржу. Так длилось три недели, до середины мая, пока Мона — ее живот уже предательски округлился — не сообщила:
— Родители спрашивают, когда я приеду домой. Могут и сами заявиться. Надо сваливать.
1
1. Isla bonita (исп.) — красивый остров.
2
2. Isla barata (исп.) — дешевый остров.
Мы сели на автобус и доехали до Нью-Йорка. С автовокзала я позвонил Фреду. Звонить ему загодя не решился, боясь, что он успеет придумать отговорку. Больше нам некуда было деваться. За два дня в квартире Фреда я понял: он не хочет, чтобы мы у него жили. Не желает знать лишнего. Фред опять впал в панику. Его испуг передавался мне.
— Послушай, вам нужно что-то придумать, — твердил он.
В какой-то витрине я увидел рекламу: «Сан-Хуан — 49 долл.» Чем черт не шутит? Такие деньги у меня были. Я вспомнил восторженные возгласы: Isla barata! и мы улетели на Пуэрто-Рико. Первые несколько дней прожили в дешевой гостинице, потом сняли комнату с балконом в многоэтажном доме в Старом Сан-Хуане. При всем безрассудстве нашего решения мы, похоже, не прогадали. На этом острове мы почувствовали себя спокойно — точно уже видели его в каком-то счастливом сне.
Так я впервые узнал на собственной шкуре, что путешествие может сделать тебя другим человеком. Вдали от Фреда и наших родителей мы ощутили себя повзрослевшими, самостоятельными. Мы вырвались из-под присмотра. Уехав, порвали с тягостной реальностью, где в наш мир вторгались чужие. «Когда люди задают тебе вопросы, на которые ты не в силах ответить, найди новых людей», — рассудил я. Мы были почти счастливы в своем далеке, среди местных, которым жилось, по-видимому, еще хуже нашего, в сумбурном — как раз под мое настроение — городе. Сбережений хватило бы нам на месяц. Я начал искать работу.
— Устроился работать на сухогруз, — написал я домой. — Пишу из Сан-Хуана — у нас тут стоянка. Домой вернусь в августе или сентябре.
Одной личиной больше — теперь я еще и палубный матрос. Мать
В «Кариб-Хилтоне» на перешейке Пуэрта де Тьерра требовался персонал. Я хотел устроиться спасателем в бассейн, но, когда я заговорил с менеджером по-английски, он предложил мне обратиться в ресторан — туда, в основном, ходили англоговорящие туристы. Меня взяли.
Смена начиналась в шесть вечера и заканчивалась в полночь. Туда и обратно я ездил на автобусе. В общем, приносил в дом деньги. Мона пошла учиться на курсы испанского. Больше ее ни на что не хватало — пузо, зной, недомогания…
Пуэрториканцы были к нам добры. У пуэрториканца два лица: серьезное, почтительное, подобострастное — для гринго: «Чего изволите, босс?» (это мне было знакомо по уборке спаржи) и озорное, шебутное, добросердечное, приберегаемое для соотечественников. Со мной и Моной они обращались как с членами семьи. Заковыристые проблемы были им не в новинку, и вопросов они не задавали. Я исполнился к ним благодарности, хотя и не сразу уяснил причину их доброго отношения — а они видели, что бледная беременная молодая женщина и парень помладше — наверняка с ней не расписанный — ездят на автобусах, сидят на площади, выходят из подъезда старого дома неподалеку от дорогого ресторана «Ла Сарагосана» (в ресторане мы ни разу не побывали). В общем, нам сочувствовали.
Мои родичи считали, что я работаю матросом, своим Мона сказала, что преподает в школе в Нью-Йорке. До правды никто не докопается — мы слишком далеко. Письма, приходившие на имя Моны, поступали на адрес Фреда, и он пересылал их стопками раз в неделю.
Так прошло два месяца.
Сан-Хуан был для нас совсем чужим, и меня это лишь успокаивало. Пуэрториканцы верили нам на слово — ведь здесь нас не знала ни одна живая душа. Мне нравилась эта анонимность — в ней было что-то чистое, неиспорченное. Здесь я был всего лишь тощим парнишкой, живущим в комнате на улице Сан-Франсиско вместе с беременной молодой женщиной, парнишкой, который каждый вечер в пять часов садится на автобус до Исла-Верде и сходит у «Кариб-Хилтона». Питались мы, в основном, консервированным супом. Когда вечером включали свет, по углам разбегались блестящие, с лиловым отливом тараканы. В воздухе висела пыль и шум — казалось, мы не в четырех стенах живем, а посреди улицы, от одного высокого окна к другому течет людской поток даже море билось нам в стекла, захлестывая рамы доверху. Но нас никто не знал, а значит, нам нечего было стыдиться а безотрадная нищета была тут общим уделом.
Иногда лили сильные дожди — короткие, летние. Я ходил в панаме и с зонтиком — выпендривался. Изображал опустившегося интеллектуала. Читал Грэма Грина и Лоренса Даррелла. Неплохо освоил испанский — мог объясниться, почти не переходя на английский. Перенял пуэрториканский акцент — сглатывал «с», вместо «й» произносил «дж». Мне казалось, что вне ресторана я — невидимка да и в ресторане, как оказалось, меня самого почти не замечали. В ресторане я был лишь форменным костюмом, рубашкой и галстуком-бабочкой. Мои обязанности состояли в том, чтобы отвечать на звонки по поводу бронирования столиков, провожать посетителей до места, вручать меню и желать им приятного вечера. Я зарабатывал достаточно, чтобы мы с Моной могли прокормиться, заплатить за комнату и немножко отложить на обратную дорогу. Теперь я понимал, как из одного опрометчивого решения может вырасти целая новая жизнь, идущая необратимым курсом.