Лучший исторический детектив – 2
Шрифт:
Как-то в Сандунах, подвыпивший архитектор, развязал язык и, роняя пьяные слёзы в бокал, пожаловался Сигизмунду Павловичу:
— Я душу в этот дом, Сигизмунд, вложил, а мне в эту душу плюнули! И ведь это — не простой дом, Сигизмунд! Этот дом может открывать ворота в прошлое или будущее, так он задуман. Как временной портал… И я добился этого чуда, а мне — в душу плюнули!
— Как, Дима, не понимаю…
— Очень смачно плюнули, Сигизмунд! — ответил Чечулин. — Вот ты кто? Ты — директор бани. Пусть бани элитной, исторической, можно сказать… Но — бани! А я — архитектор этого чудесного творения на Набережной! Ты живёшь на седьмом небе в трёхкомнатной
Тогда этот рассказ тестя следователь пропустил мимо ушей. Да, иметь квартиру в этом доме, думал Лаврищев, всегда считалось роскошью, практически недоступной рядовому жителю столицы.
— Тебе Лаврищев, очень повезло, что ты будешь жить в этом доме, — тогда, при вселении Игоря Ильича на жилплощадь Семионовых-Эссенов, сказал маленький Юлик. Мальчика Лаврищев усыновил сразу же после женитьбы на Марии. И почти два десятилетия пытался сделать из пасынка, с которым то находил заветный контакт, то терял его в семейных ссорах и неурядицах, «настоящего мужчину». Лаврищев заставлял Юлика делать зарядку с трёхкилограммовыми гантелями, обливаться холодной водой из ведра на даче, брал с собой на футбол и хоккей (когда, разумеется его и пасынка отпускала на «спортивные и прочие бесполезные мероприятие» педантичная [7] Мария Сигизмундовна. С десяти лет он буквально за руку таскал Юлиана на рыбалку с ночёвкой в палатке, с ужином под звёздным небом у ночного костра. Потом стал брать на охоту на зайца и кабана. (Следователь был заядлым охотником и охотником, надо сказать, удачливым).
7
Педантичная — здесь: требующая буквального и слепого выполнения своих указаний.
Юлиан воспринимал все эти педагогические приёмы отчима как насилие над его свободной личностью, созданной для счастья и наслаждений. На охоте он быстро уставал, жаловался Лаврищеву на несуществующие боли, а по приезде домой показывал матери старый мозоль, выдавая их за «стёртые в кровь ноги», нарочно кашлял и чихал, кивая на «подхваченную на охоте или рыбалке простуду».
Правда, он научился неплохо стрелять. И с малых лет любил стрелять по банкам и пустым бутылкам. Лаврищев доверял ему оружие, даже купил тульскую одностволку — специально для пасынка. Но однажды, когда повзрослевший Юлиан «понарошку» прицелился в Игоря Ильича, а спустил курок «взаправду» (потом убедительно клялся, что нечаянно), Лаврищев запер одностволку в свой железный сейф для охотничьего оружия и больше никогда не доверял Юлиану оружия.
— Где мой ствол? — как-то спросил юноша, когда Лаврищев позвал его поохотиться на уток.
— Любишь оружие?
— Американцы говорят, бережёного кольт бережёт.
— Тебе бы в армию, — ответил пасынку Игорь Ильич, — только и твоё косоглазие прошло с годами.
— Ага! — лукаво улыбнулся Лаврищеву Юлиан. — Тебе бы только сбагрить меня куда-нибудь побыстрее. Не так ли, Лаврищев?
— Армия — это школа мужества, школа настоящие мужиков, — начал было Игорь.
— Да ладно!.. — перебил его Юлиан. — Бог создал сон и тишину, а чёрт подъём и старшину. Не так ли, Лаврищев? Ты, кажись, старшиной службу закончил?
Игорь Ильич ответил не сразу. Вспомнил анекдот-быль из своей
— Мой первый милицейский наставник любил повторять: кто в армии служил, тот в цирке не смеётся.
— А ты вроде бы смеёшься, Лаврищев, — заглянул ему в глаза Юлик. — Я видел, когда мы вместе были в цирке на Цветном…
— Да это я так, к слову. Армия, брат, из меня мужчину сделала… Тут я только понял, что такое здоровые амбиции. Как там говорится? Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом…
Юлиан замотал головой:
— Ответ неверный, следователь. Есть существенная поправка, продиктованная временем.
Это какая же?
— Сегодня, Лаврищев, плох тот солдат, который не мечтает спать с генералом.
Игорь Ильич рассмеялся.
— Ладно, в армии тебе, Юлик, не служить… Чего там. Как говорится, большому кораблю — большая торпеда. Куда думаешь после школы поступать?
— В Берлинский университет. Ты с матерью денег мне на образование в Германии, конечно, не дашь… Вы же — квасные патриоты. Но, слава Богу, есть потомки Пауля Эссена, моя незабвенная бабуля.
— А чем тебе отечественное образование не по вкусу?
— Отечественное? Президент России господин Горбачев, если верить газетам, МГУ окончил. А вопрошает на своих встречах с избирателями: «Кто есть ху?». Он, судя по его филологическим познаниям, и есть этот «ху». Я на всю жизнь запомнил, как он попрощался с коллективом ЗИЛа. Сказал на камеру без тени сомнения: «Я покидаю вас оплодотворённым». Вот тебе, Лаврищев, и плоды образования лучшего вуза страны…
— Тут не на образование нужно смотреть.
— А на что?
— На курс.
— Курс у вас всегда, что вчера, что сегодня только один.
— Какой? Я лично не знаю… — правильный.
— Правильный.
Игорь Ильич тут же парировал реплику пасынка:
— Знаешь, один умный человек сказал: народ имеет такое правительство, которое…
Юлиан перебил Лаврищева:
— Брось сыпать цитатами народных депутатов, Лаврищев! Я считаю, что после того что правительство сделало с народом, оно обязано на нём жениться.
— Это ведь тоже не твоё…
— Было не моим. Теперь — моё. Как ты любишь говорить, от такой жизни и философом станешь. Ради красного словца наш Павлик как-то сдал отца… Ты, кстати, уже сжёг свой партбилет с Ильичом на обложке? Смотри, запишут в неблагонадёжные. Пора, Лаврищев, перекрашиваться. И не делай, не делай такое жалостливо-недоумённое лицо. Я тут у Марка Твена вычитал мудрую мысль, что все политические партии в конце концов умирают, подавившись собственной ложью.
— Перекрашиваться? — переспросил Игорь Ильич. — Это что, в другую партию предлагаешь вступить?
— Ты же конформист, Лаврищев. Любитель компромиссов с государством. Сам должен кумекать, не маленький… Я тут слоган сочинил. Дарю: «Держаться партии народной и современно и доходно!»
— Спасибо, не надо.
— Ах да, ты же считаешь, что раньше жизнь была раем: РАЙком, РАЙисполком. А сейчас всё больше ад: АД министрация…
— Ничего я такого не считаю. Простоя знаю, что наша страна — родина талантов и гениев.
— Она же и их большое кладбище, — со смехом ответил Юлиан.
Эти слова почему-то больнее всего задели душу Лаврищева. Он покатал желваки на крутых скулах, сказал, как часто говорил своим подследственным: