Лук Будды (сборник)
Шрифт:
– Я не просил у тебя денег, прохожий.
Тео поспешно убрал руку.
– Если ты ищешь мирских радостей, насладись тенью этого дерева. Если себя ищешь – сядь и запасись терпением. А если…
Неподалеку ахнул взрыв, и конца фразы Тео не расслышал.
– Что это?
Нагой философ с улыбкой повел плечами. Над лесом, шагах в пятистах, взвилась ракета с зеленым хвостом, и сразу бухнула пушка. Запахло гарью. Вдруг рвануло совсем рядом, даже воздух подался. За лесом проходила граница. Тео сел на землю. А куда ему было идти?
– Так бы сразу, – сверкнул гнилушками голый.
– Ты не боишься канонады?
– Можно ли бояться того, чего не слышишь?
– Не хочешь слышать, – уточнил Тео.
– Не слышишь, – повторил старик.
Помолчали.
– Час, вечность, какая разница?
Тео спросил, есть ли у него жена, дети. Зачем, был ему ответ, разве может человек дать человеку то, что во власти одного Творца?
– Твоя мать, вероятно, рассуждала иначе.
– Моя мать не рассуждала, в этом ее ошибка.
– Где бы ты был, философ, не сделай она этой ошибки?
– Посмотри! – Старик ткнул палкой влево, где круглилась горушка, лишенная растительности. Тео показалось, что там происходит какое-то движение. – Видишь? Эта земля бесплодна, но разве солнце обходит ее теплом?
Из-за лысой горы открыли минометный огонь. Сейчас ответят, подумал Тео. До горы было рукой подать.
– Ты никого не любил? – неожиданно для себя спросил он.
– Я люблю истину. Она одна не злоупотребит моей любовью.
– Ты знаешь истину? – удивился Тео.
Старик налег подбородком на свою палку, проникая взглядом за окоем, словно там лежала разгадка бытия.
– Я
– Там гибнут люди, – Тео повел головой в сторону леса. – Кто-то еще жив и нуждается в помощи. Ты ему не поможешь, философ?
– Сострадание. Ты веришь, что это кому-нибудь нужно?
Тео не отвечал. Он думал о том, что в этой набожной стране, где всякая тварь почитается священной, подкармливают даже мух и клопов, а рядом пария умирает от голода.
– Я напомню тебе, чужеземец, историю, которую ты мог слышать в детстве. Скорпион упал в реку и стал тонуть. Мимо плыла выдра, и он взмолился, чтобы она вынесла его на берег. «Но ведь ты меня укусишь», – возразила выдра. «Никогда!» – крикнул скорпион, барахтаясь из последних сил. И выдра, поверив, подставила ему спину. Конец ты помнишь? Скорпион все-таки ужалил выдру, и они оба утонули.
– Но кто сказал, что человек скорпион?
– А кто сказал, что он выдра?
От близких взрывов дрожала земля.
– Значит, если кто-то тонет, ты не вытащишь его на берег?
Старик подставил серую как грифель безволосую грудь заходящему солнцу.
– Я не умею плавать.
Тео встал, хотя ступни у него горели.
– Ты уходишь?
– Да.
Старик снова показал свои три зуба. Улыбался он так же охотно, как пророчествовал.
– Это дерево называется рамасал, прохожий.
Тео пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть макушку исполина, увенчанную белым чудом.
– Цветок этот распускается раз в восемьдесят лет. Что бы ни происходило. Истина безразлична к страстям человеческим. Для нее нет правых и виноватых.
Тео сделал шаг в сторону леса.
– Все-таки уходишь?
– Да.
– Я понял, ты ищешь не радостей земных и не самого себя. Ты ищешь смерти, прохожий. Но за ней не надо никуда ходить, она сама найдет тебя в назначенное время.
Тео уже не слышал. Какая-то сила увлекала его вперед, навстречу пушечной пальбе. Он почти достиг леса, когда сзади рвануло. Тео сделал над собой усилие, чтобы не обернуться.В темноте Гита налетела на кого-то и вскрикнула от испуга.
– Тише, красавица.
Она узнала голос Велвла. Сделала шаг в сторону, он тоже. Рано или поздно это должно было произойти.
– Что тебе от меня нужно?
– Почему твоя дочь перестала носить молоко?
– Она… болеет.
– Ай-ай, какая жалость.
– Пропусти!
– Чтобы завтра все было по-старому, ты меня поняла?
– Больно!
– Не слышу ответа.
Гита резко села на постели. Какой ужасный сон. Завтра. Как в ухо выстрелил. Над рекой рассветный туман просвечивал, как кисея. Иезавель крепко спала. Голда, страдавшая от гайморита, дышала, как неисправный насос. Надо посоветоваться с Иаковом, решила Гита. Но что он может сделать? Велвл держит в страхе всю округу. Этот негодяй ни перед чем не остановится. И все-то ему сходит с рук. Разве не шептались люди по поводу внезапной смерти его отца, здоровяка, каких поискать? А эта темная история с утонувшим Герш-Бером, лавочником, которому Велвл задолжал кругленькую сумму! Полиция арестовала его по подозрению в убийстве, а наутро он уже разгуливал на свободе, руки в карманы, наводя ужас даже на цепных собак. Откупился, ясное дело. Сколько может «болеть» Иезавель? День, три, а дальше? Не успеет ведро скрипнуть за калиткой, как ему тотчас донесут. У него соглядатаев больше, чем овец у них в отаре. Все-таки сходить к Иакову. Ум хорошо, а два лучше.
Не зажигая света, она оделась, расчесала наскоро волосы и выскользнула во двор.У Тео не шел из головы вчерашний день. Еще не рассвело, когда поселок племени мари вспыхнул с четырех сторон. Метавшихся жителей косили из автоматов. Не всех. Главных бунтовщиков отловили. Их расставили фигурно и, прежде чем облить керосином, отрезали им языки. Ушли так же тихо, как пришли. Напоследок хорошо выбритый мужчина, руководивший операцией, распорядился отдать языки собакам, чтобы добро не пропадало. Единственный приказ, оставшийся невыполненным. В поселке не осталось собак.
На исходе второго месяца Тео перевалил хребет Тобакакар и вышел к пересохшему руслу. Впереди забелели дома-времянки. Это был гарнизонный городок из тех, что прилепляются к мирному селению и сосут его, пока от него не останется пять-шесть дворов, и не то дворы эти со временем начинают смахивать на казармы, не то сам гарнизон опрощается, принимаясь уставом бить жирных мух и ходить с гранатометами на диких уток. На воинском плацу, заросшем васильками, его поманил к себе щуплый лейтенантик с велосипедом.
– Купишь? – Он назвал цену.
– У меня нет столько, да и зачем мне велосипед.
Лейтенант поскреб подбородок и выругался:
– Седьмой, ети его мать!
Тео не понял.
– Вот! – тот брезгливо оттолкнул от себя руль, не забыв придержать другой верхнюю раму. – Куда я теперь с ним?
Оказалось, командир их пехотного дивизиона приторговывал велосипедами. Полевые занятия он сворачивал пораньше, чтобы до обеда успеть к прилавку. Неявка в магазин офицерского состава расценивалась как уклонение от воинской службы. И ведь что удумал! Каждый месяц «новая модель»: то звоночек не слева, а справа, то ниппель на насосе поменяет. А ты выкладывай свои кровные! «Если моя жена на платье брошку нацепила, так у меня теперь новая жена, да?» Лейтенант растер плевок каблуком сапога, сел на велосипед, злобно крутанул педали. Цепь, сделав пол-оборота, соплей повисла на шестерне.
Тео даже не улыбнулся. Он разучился улыбаться, как перестал чему-либо удивляться после того утра в доме приютившей его Нусрат. Она вышла во двор развесить белье и уронила таз: ее сын, не ночевавший дома, стоял перед воротами с черной повязкой на глазах. Он не плакал, шок притупил чувство боли. Это было предупреждение его отцу, иноверцу, а чтобы тот не сомневался в «чистоте» намерений, операцию произвел профессиональный хирург.
(«Больно?»
«Нет».
«А сейчас?»
«Нет».
«А если я…»
«БОЛЬНО!»)Древняя Бактрия. Шалея от собственного изобилия, путаясь в языках и наречиях, крича и не слыша, гулял восточный базар. Потерявший правую руку афганец, лаская левой, как женское бедро, ствол своего трофейного «Калашникова», торговался до хрипоты; черный ассириец с неожиданно высоким бабьим голосом тыкал проходящим в глаза жирные пальцы в перстнях; турок в шлепанцах грозил кому-то кальяном, походившим на кривую саблю; о красотах Регистана и его нежных, как хурма, ценах пел красавец с бородой морковного цвета, выкрашенной соком лавзони; из чайханы долетали не то проклятья, не то ликования игроков в зернь. Посреди текущих нечистот и хрустящих под ногами арбузных корок христарадничали, бахвалились, ударяли по рукам.
А недавно на этой площади по ложному доносу расстреляли купца таджика за связь с моджахедами. Дешево стоила смерть в этих краях, дешевле любого товара. Тео разглядывал золотую парчу, не слыша, что говорил ему торговец.
(«Больно?» – «Нет». – «А сейчас?» – «Нет». – «А если я…» – «БОЛЬНО!»)
«Сейчас» успело превратиться в прошлогодний снег, а к цели он мало продвинулся, и еще меньше – к разгадке. Но, может, все еще обойдется?Танкисты спасались от жары в тени чахлого дерева. Вокруг танка крутилась ребятня – раздавали стреляные гильзы. Какой-то оборвыш юркнул в открытый люк. Так, подумал заряжающий, белобрысый паренек, пошли глюки. В самом деле, через минуту оборвыш уже выменивал гильзы на сломанную саперную лопатку. А через полчаса колонна ушла дальше – без одного танка, взорвавшегося на первом же ухабе под улюлюканье мальчишек. В другой раз Тео видел, как боевики отбили машину с фуражом. Водителю повезло, он погиб сразу, а его напарнику надрезали в пояснице кожу и задрали вверх, как
(Но кто сказал, что человек скорпион?)
Голда смутно помнила, что ей рассказывали об Иуде Маккавее, но великолепная минора, горящая в разграбленном храме, поразила ее воображение. И вот сегодня ей разрешат зажечь последнюю свечу! Из кухни вкусно пахло картофельными латками. Отчего мама такая грустная? Это все Иезавель. От нее одни неприятности. Отрублю-ка я ей голову, вот что… как этот, на «О», царской дочери Юдифи… или наоборот? Надо папу спросить. А пока Голда решила запустить волчок: выпадет «нан» – голова с плеч! Крутила и так и этак, но если не везет, так не везет. «На то и лихо, чтобы не лежать тихо». Мама знает, что говорит.
Солнце в спину – как дуло автомата. Армейские грузовики спешили доставить свой скоропортящийся груз в цинковых ящиках к очередному самолету. По этим грузовикам Тео без труда определял направление: север. Газни – Ташкент. Он видел их концерт в полевом лазарете. Все, что ходило, ковыляло и ползало, выбралось на полянку. Эстраду обеспечили бронетранспортеры, поставленные кольцом на случай атаки боевиков. Лохматые парни запели: «Как прекрасен этот мир, посмотри!» – и у скуластого литовца потекли слезы из незрячих глаз. После каждого номера им кричали «еще!» и хлопали, если было чем.
Иаков молча выслушал жену. Он заметил отбившегося ягненка и предупредил его гортанным криком. Чужак. Своих он метил, и держались они купно.
– Я поговорю с ним, – сказал он угрюмо.
– Ты плохо знаешь Велвла, он…
– Я с ним поговорю, – повторил Иаков.
Тема была исчерпана.Гиришк стоит на правом берегу Гельменда. В разрушенной крепости с сохранившимися барбетами для допотопных пушек и давно высохшим рвом были устроены советские казармы. В ангаре стояли боевые вертолеты. На стрельбище хлопали одиночные и автоматные.
За чертой крепости высилась гробница Ахмед-шаха – восьмиугольник из фарфоровых плиток, золоченый свод, минареты. Обойдя его, Тео постучал в двухэтажный особняк из сырцового кирпича. Все комнаты были сданы, но предприимчивый хозяин мигом расчистил для него чулан. Сам Гассан с семьей ютился наверху, в клетушке, деря втридорога за постой с новой власти, а попутно приторговывая разбавленным вином и американскими зажигалками. Только жена знала о еще одной статье его дохода: он регулярно информировал партизан о своих постояльцах, двух советских офицерах.
Тео, страдавший от лихорадки, лег рано, но вскоре проснулся от громких голосов. Кто-то прокрался мимо его чулана. Он набросил на плечи одеяло и вышел на лестницу. У перил, сжавшись в комок, сидел Гассан. Нисколько не смутившись, хозяин приложил палец к губам. Тео уже хотел уйти к себе, но что-то его остановило.
– Вот и спи в обнимку со своими попами!
В просвет между балясинами Тео увидел со спины мужчину в погонах подполковника, с заломом, от фуражки, темно-русых волос. Перед ним стояла недопитая бутылка.
– Они не мои, Коля, – возразил ему майор. – И не о попах разговор. У меня в Боголюбове бабка вместе с другими деньги на мир собирала. Кто рублик, кто полтинничек. Одна старуха подходит к священнику: «Батюшка, а как наши денежки на оружию пустят?»
– И что ей твой поп?
– А он ей: «Выкинь эти мысли из головы. Ты на мир даешь, значит в твоем сердце мир. А ежели кто на зло наши средства обернет, то на тебе вины нет. Это уже другие деньги будут. Твои потом пахнут, а те кровью». Вот и весь сказ.
– Ты солдатам своим тоже проповеди читаешь? – Коля говорил добродушно, но почему-то от его слов холодело между лопаток.
– Солдат, между прочим, человек. Он не погонами, а головой думает. Как ты и я. И разговаривать он сначала языком начал, а уж потом перешел на автомат Калашникова.
– Врешь! – русоволосый плеснул в стакан остаток спирта и залпом выпил. – Врешь! Мы, Фомич, за него думаем – мы! – на то нам звезды навесили. А его дело пристегнуть магазин и стрелять, стрелять, стрелять!
– Озверел ты, Коля, – тихо сказал майор.
Спина русоволосого угрожающе распрямилась.
– Озверел, говоришь? – так же тихо повторил он, и Тео показалось, что в доме не хватает воздуха. – А ты как думал. Они нам арабскую вязь на спинах выжигают, а я буду… Или забыл, Фомич, как я старлеем, только сюда приехал, отбивал твоих саперов? Тебе напомнить? Это были не люди – обрубки, без рук, без ног, но они еще жили, и я кидал эти тушки в грузовик штабелями. Я потом от крови не мог отмыться. Сапоги на складе другие взял, потому что на моих разводы остались. Это же дикари, майор! Ему в бою кишки выпустишь, а он и рад: разве он о боли думает, он о небесах думает, где его семьдесят семь гурий лежат-дожидаются!
– Ты всех-то не равняй. Если все душманы, то кого ты здесь защищаешь?
– А ты мне политграмоту не читай. Дураков нет. А то заслушаешься, как они «иншалла» поют, и проснешься на том свете. – Он открыл вторую бутылку. – Я быстро усвоил… верь сперва проститутке, потом змее, а уж потом афганцу. Учти, Фомич, не мои слова. – Он опрокинул полстакана.
– Знаю. Киплинг. Тебе не хватит, Коля?
– Когда схватит, тогда и хватит. Штабеля, Фомич, штабеля! Ты-то на сон не жалуешься?
Майор не отвечал.
– Знаю, об чем ты молчишь. Подсчитываешь правых-неправых. Чистоплюи. А мне назад ходу нету. Сам знаешь, как они на мою голову облизываются. Двадцать тысяч афгани. Но сначала я столько голов посношу, что они Колю в своем аллаховом раю помнить будут!
– В госпиталь тебе опять надо, – сказал майор.
– А-а-а, психа из меня делаете, – усмехнулся подполковник. – Давай вяжи… только я буйный… – Он раскачивался на стуле, уперев в собеседника тяжелый взгляд. – Скучный ты человек, Фомич. – Неожиданно он оттаял. – Нет в тебе размаха. Учись, брат, у противника. – Он раскрыл портсигар, извлек маленький квадратик, лизнул. – У них… марочки вкусные… – он уже плохо владел языком, – с одной стороны Микки Маус, а с другой… Попробуй, от этого еще никто не умирал. Они и утенка Дональда… приспособили… под это дело. Плоп-плоп. Желтый клювик, красные лапки…
Опустившись на четвереньки, он «плавал» по гостиной, шлепая по полу ладонями.
(Беги скорей к Черной балке, там…)
Тео ушел к себе.Был Гите сон. Старики и молодые, положив руки друг другу на плечи, танцуют по случаю веселого праздника Пурим, и вдруг врезается в толпу всадник: «Именем повелителя вашего царя Антиоха Эпифания покиньте сей дом скверны, да превратится в храм всемогущего Юпитера!» Раздается толпа в ужасе, а солдаты врываются в синагогу, переворачивают скамьи с молитвенниками, жгут свитки, уносят золотые подсвечники. А один проник в святая святых, куда сам первосвященник имеет доступ раз в году, и вспарывает брюхо визжащему поросенку, и кровью оскверняет каменные плиты.
– Я ваш бог! – кричит самозванец. – Что же вы не кланяетесь?
Открывается лицо, и Гита, леденея, узнает Велвла. Он протягивает руку Иакову, а тот словно остолбенел. Один из воинов подносит раскаленную головню. Велвл, покачав головой, роняет на пол серебряное кольцо. Иаков, очнувшись, нагибается за ним, и тогда тлеющая головня жалит его в плечо. Раздается ликующее «поклонился! поклонился!», и тут начинают трещать стропила…А ведь обошлось. Что же такое Иаков ему сказал? Разве добьешься толку? Ладно, главное – оставили девочку в покое, а что странная, так это возраст. Мечтает о своем, на углы налетает. Вся в синяках да ссадинах – смотреть страшно. «Больно?»– спрашиваю. Как вскинется: «Нет!» Ну, на нет и суда нет, а там уж как-нибудь. А все же кошки на душе скребут. Вечно я со своими страхами. Скорей бы конец зиме и этим дождям…
Тео потерял счет дням. Одна точка отсчета: Святую гору он покинул в 2605-м от года хидждры, когда пророк Мохаммед укрылся от гонителей в Медине. А его, Тео, кто гонит по этой пустыне? Какой пройдоха кутается в его одеяло из верблюжьей шерсти? Подметки стоптал, а конца пути не видно. Водонос смеялся: «Печка дрочит, а дорожка учит». Интересный народ водоносы – при тяжелых ведрах такой легкий характер. Но не он ли сказал и другое, с умным видом повторил за кем-то: «Если мир не соответствует шариату, то тем хуже для мира».
Началось у городского фонтана, где несколько женщин, перегнувшись через парапет, украдкой откинули чадру. Откуда ни возьмись, налетели подростки – с рогатками, плевалками, а то и с камнями за пазухой. Словно ждали этой минуты. А там уже подоспели их отцы, вооруженные сыромятными ремнями. Женщины подставляли спины, неумело прикрывая лицо. В этом сквозила обреченность. События на площади подхлестнули город. Били матерей, сестер, жен, приговаривая за аятоллой: всякий стыд потеряли! «Если мир не соответствует шариату…»